Женщина-лиса. Абрахам Меррит

исчезли из ее сознания. Впервые с момента нападения ее мозг стал ясным, хрустально чистым, мысли снова принадлежали только ей.

      Она вспомнила, вспомнила все. Но все это как будто случилось с кем-то другим. Ей было жаль этого другого, но печали она не чувствовала. Она была спокойна. Черные молодые глаза вливали в нее спокойствие.

      Она сказала:

      – Я вас знаю. Вы Ю Чин, мудрый священник, которого любил мой муж. Это Храм Лис.

      2

      – Я Ю Чин, дочь моя. – Тот самый мужской голос, который она слышала из своего убежища во тьме.

      Она попыталась встать, но снова опустилась на постель, побежденная слабостью.

      Он сказал:

      – Ночь и день, и еще ночь и часть дня ты спала, а теперь тебе нужно поесть. – По-английски он говорил медленно, будто не привык говорить на этом языке.

      Он хлопнул в ладоши, и у зеленого сосуда сквозь столбы солнечного света скользнула женщина. Такая же лишенная возраста, как и он, с широким умным лицом и большими раскосыми черными глазами, добрыми, но и очень мудрыми. Халат покрывал ее от полной груди до колен, она была сильная, крепкая, смуглая, как будто вырезана из выдержанного дерева. В руках у нее поднос, на нем чашка с дымящейся похлебкой и овсяной хлеб.

      Женщина села рядом с Джин Мередит, подняла ее голову, прислонила к своей полной груди и начала кормить, как ребенка. Джин увидела, что сама она обнажена, на ней только тонкая рубашка из мягкого голубого шелка, с серебристым символом лисы.

      Священник кивнул, глаза его улыбались.

      – Фьен-ви будет ухаживать за тобой. Скоро ты окрепнешь. Я вернусь. И мы поговорим.

      Он вышел в широкие двери. Женщина до остатка скормила ей похлебку и хлеб. Потом ушла и вернулась с бронзовыми бутылками, в которых была горячая и холодная вода. Она раздела Джин, вымыла, вытерла, снова одела в свежую серебристо-голубую рубашку: одела на ноги сандалии, ушла. Трижды Джин принималась говорить с ней, но женщина только качала головой, отвечая на каким-то диалекте. Джин не понимала ни слова.

      Солнце передвинулось с большой тангской купели. Джин лениво лежала в постели. Мозг ее был прозрачно ясен. Джин помнила все, через что прошла, но оставалась спокойной, невозмутимой, как лесной пруд, который отражает тучи, но чья поверхность остается неподвижной. Происшедшее казалось всего лишь отражением в сознании. Но под этой спокойной поверхностью скрывалось что-то безжалостное, алмазно твердое, что-то такое, что внушало бы боль и горечь, если бы Джин не знала, что это чувство будет удовлетворено.