Птичий рынок. Людмила Улицкая

небось пришел к нему и вежливо спросил, да? – не удержалась от иронии она.

      – Много на себя берешь, женщина, – нахмурился Ованес и погладил осла по голове, – ну что, старый трех[2], дружить будем? Ты не против, если я тебя Марлезоном стану называть?

      Осел глянул на него своими большими вишневыми глазами и коротко кивнул. С того дня между ними установились уважительные отношения – Ованес заблаговременно распахивал калитку и отходил в сторону, освобождая ему дорогу, а осел верой и правдой ему служил.

      Памятуя об этой истории, Ованес не терял надежды, что случай с аллергией на пчелиный яд – глупое недоразумение.

      “Раз с ослом договорились, то и с пчелами обойдется”, – бубнил он себе под нос, собираясь на пасеку.

      День с самого утра не задался. Отличилась, естественно, Сатеник: не спросимши, она отдала самый любимый топор Ованеса соседу. У Ованеса было пять разных топоров, на все случаи жизни. Относился он к ним бережно, можно сказать – с любовью: точил собственноручно, не доверяя электрическому шлифовальному кругу, удалял ржавчину керосином, хранил в специальном сундуке, чтобы топорище не усыхало в проушине. Особенно берег легкий в работе, неубиваемый колун, оставшийся от деда. Раритетный, можно сказать, экземпляр. Случись чего – поди поищи такой.

      И теперь, благодаря глупой жене, не удосужившейся спросить разрешения, чужой мужик самозабвенно колол дрова родным дедовым топором.

      – Ты хоть поняла, что наделала? – зудел Ованес, периодически косясь на не в меру разошедшегося соседа – щепки от его стараний чуть ли не по всему двору летали.

      Сатеник сначала пожимала плечами, потом не вытерпела, съязвила:

      – Родину, что ли, продала?

      Ованес чуть дар речи не потерял.

      – Ты не родину продала, – засипел он, – ты конкретно надругалась! Надо мной и над моим инструментом!

      И обиженный на жену, поехал на пасеку.

      Путь пролегал мимо крохотной парикмахерской, которую на днях открыл внучатый племянник Жорик.

      – Заглянем, посмотрим, как он там устроился, – тормознул Марлезона Ованес.

      Жорик как раз стриг Гадрутанц Паро. Ованес поздоровался и бесцеремонно уставился на нее. Паро была очень некрасивой женщиной. Даже беспощадно некрасивой – огромная голова на короткой толстой шее, изрытое оспинами лицо, три поперечные волосинки. Жорик эти три волосинки старательно стриг.

      – Ах как красиво, – время от времени восклицала Паро, изучая свое отражение в зеркале, – ах как красиво!

      – Очень красиво, – соглашался Жорик, – очень!

      Когда Паро, расплатившись, ушла, он обернулся к двоюродному деду и развел руками:

      – А что я должен был говорить?!

      – И то верно, – отмер Ованес.

      – Нелегкая у него работа, – удрученно делился он потом с Марлезоном, – стриги и поддакивай, стриги и поддакивай. Бедный мальчик, так ведь самоуважение потерять можно.

      Ованес с большой симпатией относился к Жорику. Тот напоминал его в молодости – такой же нескладный, с остро торчащим кадыком и непослушными кудрявыми волосами. Как раз в его возрасте Ованес и

2

Деревенская обувь.