Давай притворимся, что этого не было. Дженни Лоусон

позвал бабушку, чтобы она посмотрела на «сюрприз». Затем он открыл коробку, пнув ее ногой, змея выпрыгнула, и мы с бабушкой убежали в дом. Лиза побежала в другую сторону и решила запрыгнуть в кузов пикапа моего отца, что было весьма недальновидно с ее стороны, потому что именно там мой отец обычно хранил неопознаваемых животных с содранной шкурой, которых планировал разварить, чтобы изучить строение их скелета.

      Кузов пикапа моего отца запросто мог стать частью «Ада» Данте, если бы Данте хоть раз побывал в техасской глуши.

      Это воспоминание было все еще свежо, когда отец вытолкнул нас в холодный мрак, чтобы показать тот ужасный трофей, который ему удалось поймать, подстрелить или сбить. Мы с сестрой обеспокоенно держались позади, в то время как мама, сделав глубокий вдох, отважно наклонилась, увидев перед собой дюжину живых птиц, выглядевших так, словно их провезли прямо через ад. Некоторые из них недовольно щебетали, но большинство просто забились в угол, явно контуженные после только что совершенной ими поездки с ветерком и шокированные тем, что им пришлось находиться в кузове пикапа вместе с несколькими животными трупами, скорее всего, подобранными моим отцом, чтобы сделать из них чучела. Полагаю, у птиц были такие же впечатления, какие были бы у вас, если бы вы сели в попутную машину к незнакомцу, а потом обнаружили в ней несколько абажуров для ламп, сделанных из останков убитых попутчиков.

      Отец заявил, что эти птицы – послушные перепела, а мама возразила, что на самом деле это шумные индейки. Он объяснил, что выменял их на ржавый арбалет, который притащил домой пару месяцев назад; поскольку формально птицы вроде как были меньшим из зол, постольку она покачала головой и вернулась к уборке. Моя мама не спорила без надобности и, наверное, решила, что перепела (которые на самом деле были индейками) будут представлять для всех нас куда меньшую опасность.

      Эти птицы горячо полюбили моего отца. Они ходили за ним по пятам – подозреваю, ими руководил своего рода стокгольмский синдром, который определенно усиливался от того, что они видели, как отец каждый день заносит в дом мертвых животных. Казалось, мой отец был единственным человеком, которого они могли терпеть. Шли месяцы, индейки росли, становились все более громкими и несносными. Они усаживались на невысокие ветки деревьев и горланили на маму каждый раз, когда она выходила из дома. Отец настаивал, что перепелки просто ведут себя немного эксцентрично и что принимать радостные песни этих птиц за злобное кулдыканье – ошибка с нашей стороны. Он предположил, что то, как мы реагируем на перепелок, указывает лишь на то, что у нас у самих совесть нечиста, а мама предположила, что ему не помешало бы несколько раз проткнуть ногу вилкой, но говорила она это скорее глазами, а не ртом, – впрочем, мой отец редко обращал внимание как на ее слова, так и на ее взгляд.

      Птицы становились все более крупными и злыми, и я благодарила Бога за то, что у нас есть соседи, которые являются свидетелями того, как индейки себя ведут. Меня уже одолевали комплексы и застенчивость, и неприятные злобные нападения