Время и вечность. Мысли вслух и вполголоса. Борис Хазанов

ещё не… – не женщина», – возразила она, вероятно, решив (или догадавшись), что я хочу на ней жениться, – и провела руками от груди до бёдер.

      Я ждал (если это был я). Она облила меня презрительным взором. Прошлась, танцуя, мимо меня, по двору, ставшему таким нешироким. Она была права. Я понял, насколько Лида стала меня старше. Она успела усвоить чисто женское умение сделать партнёра зеркалом, в котором сама смотрелась. Я заметил – ибо зеркало всё видит, – что она поигрывает на ходу бёдрами. Прогуливаясь, напевала:

      «Тили-тили тесто, жених и невеста…»

      Я решился.

      «Последний раз предлагаю. Поедешь со мной?» – и повернулся к выходу.

      «Ты куда?»

      Я возразил, что мне надо закончить рассказ. А времени остаётся немного.

      «Ты пишешь рассказы?»

      «Пишу. Разные… Вот, например, этот».

      «Понимаю. Тебе пора в аэропорт, – проговорила она задумчиво, видимо, не зная, что воздушного сообщения ещё не существует. – Постой, – сказала она, – нам надо попрощаться. Хочешь меня поцеловать?»

      «Ты не умеешь целоваться», – сказала Лида, когда губы наши расстались. – И сюда, – и отколупнула пуговки платья на груди.

      Целуя Лиду, я нашёл маленький плоский сосок. Она вырвалась. Сновидец знал, что он её не догонит.

      Считается (некоторые ещё разделяют эту точку зрения), что писателю необходимо жить среди своего народа, в стихии родного языка.

      У меня нет собственного мнения на этот счёт.

      Двенадцать

      Марк Харитонов, ближайший друг, многолетний корреспондент и высоко ценимый писатель, прислал новый французский перевод «Двенадцати» Блока, выполненный Жоржем Нива, перевод очень изобретательный и аккуратный, по моему впечатлению. Я не мог спросить Жоржа (с которым знаком скорее шапочно), переживает ли переводчик, ученик фанатического французского славянофила Пьера Паскаля, гениальную двусмысленность бессмертной поэмы, как я её переживаю в своём углу, – как коварную смертоубийственную месть её создателю, месть тысечелетней России поэту за то, что он великий поэт. И аминь.

* * *

      В который раз твержу себе… Или утешаю себя.

      Достоинство писателя состоит не в том, чтобы жить в истории, но в том, чтобы противостоять истории; очевидно, что это означает жить в своём времени и вопреки ему. Сопротивляться! Всякий литературный текст «актуален», тем не менее литература и общественность – понятия, связанные скорее обратной зависимостью: чем литература актуальней, тем она меньше литература. Несколько великих исключений, Аристофан или «Бесы», лишь подтверждают правило; при ближайшем рассмотрении исключения оказываются мнимыми; злоба дня переселяется в комментарий – кладбище злободневности; то, что некогда было животрепещущим, в глазах потомков всего лишь повод для чего-то бесконечно более важного. Жизнь неизменно отвечает ангажированной литературе чёрной неблагодарностью: литература, которая хочет говорить о самом жгучем и наболевшем, оказывается банальной, то есть художественно несовременной. Быть своевременным значит быть несовременным.

      Музиль

      Некогда