Матросы. Аркадий Первенцев

Иван Васильевич – мальчишка с золотистым чубом. Играл на трубе впереди пионерского отряда, плавал, как дельфин, рос быстро, на глазах. Стал комсомольским вожаком, ходил в матросских отцовских брюках. А потом, как и положено, – призыв. Тральщик, позже подводная лодка. Окатывала и просаливала его штормовая волна, запекало солнце. Потом выбрали депутатом, стал председателем. В оборону появлялся в самых опасных местах. Никогда себя не возносил, дифирамбов терпеть не мог, отмахивался от пустых слов. Севастопольцы любили его: простой, свойский, круто иногда разгневается, зато быстро отойдет.

      Припомнились майские, штурмовые дни сорок четвертого года. Ни одного дождика. Пылища – ужас! Кирпичные стенки МТС близ шоссе, на окраине Бахчисарая. Иван Васильевич с засученными рукавами режет складным ножом астраханский копченый залом и, мотая чубом, советует не отставать, держаться вместе и на самом. пенном гребешке первой штурмовой волны вкатиться в город.

      – Войску свое, а нам свое, Гаврила Иванович. За нас Уинстон Черчилль ни одного гвоздя не забьет. Ешь руками, вилок нет… В Севастополе придется начинать все сначала. Там, где кончается бой, начинается стройка.

      Цвели тогда яблони в долине Бельбека и Альмы. Над Мекензией вспыхивали разрывы. Стаями тянулись самолеты, отряхивались от бомб и уходили за свежими запасами, чтобы металлом и взрывчаткой выкурить врага из горного пояса укреплений. Дымились Кая-Багч и Сапун-гора…

      «Дорогой мой, – думал старик, – Ваня-севастополец… Хороший ты человечина… А тяжело тебе сейчас. Ох как тебя замордовали дела».

      Вспомнил, как ворвались они с председателем на грузовике в Лабораторную балку.

      Противник отходил на Херсонес. Город лежал задымленный, истерзанный и до спазм в горле близкий.

      Вернулись, вернулись, вернулись!..

      Чумаков прикинул в уме и оторопел: все надо было делать сначала.

      На разъезженных и раскатанных колесами подъемах гудели машины, шли и шли войска. А на оградительных стенках шоссе лежали советские пехотинцы, убитые в атаке и уже запорошенные тяжелой нумулитовой пылью.

      «Никогда не забывай, – говорил Иван Васильевич, – ежели что будем делать не по совести в нашем Севастополе, погрозят они нам, Гаврила Иванович».

      А потом наблюдал Чумаков Ивана Васильевича в тесной комнатке на улице Ленина.

      – Надо начинать сыпать сети, ловить султанку, – требовал Иван Васильевич, вглядываясь в отставного старого боцмана, главу рыбаков.

      – Шить обувь! Ремонтировать! – Это относилось к сапожникам.

      – Спасибо за водокачку! – Он жал руки слесарей, сохранивших механизмы одной из водокачек.

      – Немедленно на Херсонес, – говорил он третьим. – Много там побитых коней! Собирайте котлы, берите каустик; начинайте варить мыло. Шкуры – на кожзавод… Дубильные вещества подбросим! Попрошу помочь маршала Толбухина.

      Вот почему Гаврила Иванович терпеливо и не обижаясь молчал, выжидал, когда утихнет Иван Васильевич.

      – Чего