Домик на дереве. Василий Васильевич Пряхин

е только одну работу: принеси – подай – не мешай. Во время третьей стадии, в которой я не должен был мешать ворчливому и по большей части времени сквернословившему деду, особенно, когда у него не получалось открутить какую-нибудь заржавевшую, прикипевшую гайку к болту, я прибирался в гараже. А это знаете, еще тот рабский труд! Я то ветошь промасленную собирал в мешки, а потом выбрасывал их в закрытый бак для мусора, стоявший на улице, подле гаража. То проводил влажную уборку гаража до начала работы и после; набирал полное ведро воды, наливал туда белизны – как учил дед, ни меньше пяти колпачков – и натирал тряпкой пол до блеска. То прибирался на верстаке, на котором в конце рабочей смены чего только не было: и гайки, и ключи, и сайлентблоки, и подшипники, и прочее барахло, выпотрошенное из древних машин (и все это надо было разложить по своим местам; дед хранил сотни жестяных банок). То начищал до блеска гаечные и разводные ключи, счищая с них солидол, масло и ржавчину.

      Несмотря на дедовское ворчание, к которому я быстро привык, на его строгость и педантичность во всем, что касалось работы, мне нравилось работать в гараже. Причем по разным причинам. Ну, во-первых, работая на деда, я всегда мог рассчитывать на хорошее жалование; таким оно и было, дед никогда не был скупердяем и любил, когда люди – и особенно я! – зарабатывали деньги честным физическим трудом. Во-вторых, я обожал раннее утро перед трудовой сменой. Я и сейчас вижу, как мы сидим с дедом в гараже на двух самодельных стульях и пьем кофе, не торопимся, наслаждаемся каждым глотком этого бодрящего напитка; ворота распахнуты настежь, в гараж проникает утренняя прохлада назревающего летнего дня; на улице – тишина, через которую слышна ничем несравнимая музыка: стрекотания сверчков в траве и мелодичное пение птиц, спрятавшихся в кронах двух молодых берез, которые выросли в метре от гаража. В-третьих, я любил перерывы между работой. Признаюсь честно, я их ждал с огромным нетерпением и даже томлением, потому что дед баловал меня историями из своего прошлого, которое и пугало, и пленило (я с трудом верил, что раньше люди жили сами по себе и делали, что хотели, по крайне мере, верили, что могут делать то, что захотят). И последняя причина, почему мне нравилось проводить время в гараже, это наблюдать, как из ржавшего и никому ненужного «коня» с четырьмя прохудившимися колесами, на свет является что-то вполне сносное и красивое для глаз и общества. От таких чудес я был счастлив. И не только я: дед радовался пуще моего, он был похож на мальчишку в теле старца. В моих глазах он был героем.

      Вспоминая деда, сердце невольно сжимается, а в глазах – грусть и тонкая пленка печали. Нет, серьезно, я многое отдал бы за возможность побыть несколько мгновений с дедом, попить горячего и крепкого кофе в его пропитавшемся машинным маслом гараже, слушая просыпающийся мир под симфонию тихого шепота ветра, – и от души почесать языками о простых мелочах, окружающих нас, простых смертных. Кстати, он был большим сторонником теории, что все люди на планете, независимо от вероисповедания, национальности и цвета кожи, должны стремиться к гармонии с тем, что их окружает. А по его скромному мнению, нас окружают простые мелочи, которые и делают нас счастливыми, если мы умеем их ценить, хранить и беречь, словно это единственное богатство, способное приблизить нас к Богу. Дед считал своим богатством, как это ни странно, свой гараж и тот хлам, который он ремонтировал день и ночь. Это было сказано по секрету, в гараже, вдали от бабушки. На семейных празднествах дед не заикался о гараже, хранил его для себя, но если был повод, то обязательно напоминал, что семья – это и есть богатство, сотканное из сотни любимых простых мелочей. Не подумайте, что он лукавил. Он любил свою семью, по праву гордился ей, трепетно оберегал ее от любых невзгод и превратностей судьбы. Я чувствовал сердцем, что он любит нас, каждого по-своему, просто… Просто его сердце по праву принадлежало бездушным и холодным грудам железа – старым машинам, которые по неведомым для меня причинам доверяли ему и его рукам, отчего через короткий промежуток времени в них снова начинал дребезжать огонек жизни, а в душе деда – царил и покой, и удовлетворенность. Об этом он сам мне поведал, когда закончил реставрировать старенький седан «Шеви». Он сказал: «Для чего рожден человек, ты, наверное, знаешь. Знаешь? Я тебе напомню: для того, чтобы нести, прежде всего, пользу для общества. Быть его неразрывной частью, составляющей, не отделяться, чтобы не стать слабым. Об этом знает каждый гражданин и это отрадно, что наш народ сплочен как никогда. Но прежде чем нести пользу для общества, надо понять, кто ты есть на самом деле и чем ты хочешь заниматься по жизни. Я вот сделал свой выбор в далекой молодости и ни разу не пожалел об этом. Я понял, что могу предложить обществу. А ты определился? Или еще думаешь?»

      В тот день, я не ответил на его вопрос. Помню, что засомневался и даже растерялся. Это и неудивительно, мне ведь тогда было двенадцать, еще совсем мальчишка. Если бы он спросил у меня в конце лета – после случившегося в домике на дереве – я бы не думая ответил, но. Но я забегаю немного вперед…

      Глава 2

      На самом деле, все началось ранней весной; тогда я познакомился со Степаном Башковым. В начале января я подхватил грипп, не вылечился как следует, выскочил на улицу и нагулял себе пневмонию; слег в больницу на три недели. В первую неделю заточения