Моя последняя ложь. Райли Сейгер

подумаешь.

      – Хорошо, – отвечаю я.

      3

      Я не просто думаю, я почти схожу с ума.

      Предложение Френни занимает все мои мысли до конца дня. Но я размышляю не об этом. Я не ищу причины вернуться, я ищу предлоги, чтобы не возвращаться. Я чувствую вину, от которой так и не смогла избавиться за пятнадцать лет, и привычную тревогу. Все это продолжает вертеться у меня в голове во время ужина с Марком в его бистро.

      – Поезжай, – говорит он, ставя передо мной тарелку с рататуем.

      Это мое любимое блюдо. Оно источает аромат помидоров и трав Прованса. В обычной ситуации я бы не тратила ни мгновения. Но предложение Френни испортило мне аппетит. Марк чувствует это и ставит рядом с тарелкой большой бокал, почти до краев наполненный пино нуар.

      – Я думаю, поездка пойдет тебе на пользу.

      – А вот мой психотерапевт с тобой бы не согласился.

      – Не думаю. Это же типичная ситуация, когда надо закрыть гештальт.

      Видит бог, это мне необходимо. В течение полугода все девочки были официально похоронены – каждая в тот момент, когда семья наконец оставляла последнюю надежду. Сначала Эллисон. Все было очень пафосно. Натали, как всегда, посередине, тихие семейные похороны. Вивиан шла последней. Я была там, холодным январским утром. Родители мне запретили, но я все равно пошла, прогуляв школу. Я забилась в церковь, спрятавшись подальше от плачущих родителей Вивиан. На службе было столько сенаторов и конгрессменов, что у меня возникло чувство, будто я смотрю государственный телеканал.

      Мне не помогло. Я прочитала о службах Эллисон и Натали в интернете, но и это не ничего не дало. Ведь был шанс, что они остались живы. Мне было все равно, что штат Нью-Йорк официально признал их мертвыми спустя три года. Но их тел не нашли, поэтому мы точно не знали, что с ними произошло.

      – Думаю, дело не в этом, – говорю я.

      – Так в чем дело, Эм?

      – В лагере «Соловей» бесследно исчезли три человека. Ясно?

      – Ясно, – отвечает Марк. – Но я чувствую, что ты что-то недоговариваешь.

      – Ну ладно, ладно, – я испускаю тяжелый вздох прямо в тарелку, и стол заволакивает паром. – За последние полгода я ничего не написала.

      Марк пораженно смотрит на меня, будто не верит сказанному:

      – Ты серьезно?

      – Абсолютно.

      – Значит, ты зашла в тупик.

      – Хуже.

      Я рассказываю ему все. Говорю, что могу писать только девочек. Что отказываюсь терять их в битве с лесом и диким плющом. Что я смотрю на белый холст день за днем и пытаюсь создать что-то еще.

      – Ну хорошо, ты помешалась на этой теме.

      – Именно, – отзываюсь я и делаю большой глоток из бокала с вином.

      – Не хочу показаться бесчувственным. И обесценивать твои эмоции не хочу. Я понимаю, твои ощущения – это твои ощущения. Я не понимаю другого. Почему спустя пятнадцать лет тебя преследует случившееся в лагере? Ты же толком и не знала этих девочек.

      Мой психотерапевт говорит то же самое. Да и как будто