Сестра! Сестра?. Сью Фортин

всего в тепле собственного дома, в окружении семьи.

      Я лежу в кровати – не в своей; это точно. Матрас жестковат, нет привычной мягкости. Я нерешительно вытягиваю пальцы и слышу слабый шелест хло́пка по полиэтилену. Непромокаемый матрас, делаю вывод.

      Чувствую тяжесть одеяла. В нем тоже нет уютной фибровой мягкости. Я укрыта чем-то увесистым и совсем не пушистым. Высвобождаю палец, провожу по ткани. Тот же накрахмаленный хлопок, что и подо мной. А тяжесть – от шерстяного одеяла поверх простыни. Я заключаю с собой маленькое пари: одеяло синее. Чуть поразмыслив, перестраховываюсь. Оно синее или зеленое… возможно, белое. В последнее время я часто перестраховываюсь. Нет, одеяло определенно в клетку. Точно, в клетку.

      Честно держу глаза закрытыми.

      За дверью слышны неразборчивые голоса снующих туда-сюда людей. Звук то нарастает, то стихает – словно волна накатывает на берег.

      Ноздри впитывают легкий запах антисептика, смешанного со сладковатым духом стерильности. Так и есть, я в больнице.

      В воздухе витает еще один аромат. Его я знаю очень хорошо. Аромат лосьона после бритья, с пикантной ноткой морской свежести. Я купила его мужу в прошлом году, на нашу годовщину: восемь лет брака. Лосьон дорогой, но денег я не жалела. Я никогда не жалела денег на Люка. Название – «Навеки». Довольно ироничное, как оказалось. Теперь непонятно, буду ли я покупать подарок Люку в этом году. И в будущем тоже.

      – Клэр? Клэр, ты меня слышишь? – звучит у самого уха голос Люка. – Ты проснулась, Клэр?

      Не хочу разговаривать с мужем. Я не готова. Не знаю почему, но что-то подсказывает – не отвечай. Пальцы Люка обхватывают мои, сжимают. Мне нестерпимо хочется отдернуть руку. Странно. Но я не отдергиваю. Лежу без движения.

      Слышу, как открывается дверь, как по линолеуму шлепают пробковые подошвы.

      – Мистер Теннисон? – зовет тихий голос. – Пришел полицейский. Хочет с вами поговорить.

      – Как, сейчас?

      – Он хотел поговорить и с миссис Теннисон, но я сказала, что пока нельзя.

      Рука Люка соскальзывает с моей, ножки кресла с визгом скользят по полу.

      – Спасибо, – произносит Люк.

      Они с медсестрой выходят. Он, видимо, не плотно закрыл дверь – я четко слышу разговор.

      – Детектив-констебль Филлипс, – представляется полицейский. – Простите, что беспокою, мистер Теннисон. Мы надеялись допросить вашу жену, но медсестра сказала, что миссис Теннисон еще не пришла в себя.

      – Да, не пришла, – с вызовом отвечает Люк.

      Я мысленно вижу его: голова гордо поднята, плечи расправлены. Он всегда так выглядит, когда отстаивает свои права. Когда мы спорим.

      – Возможно, вы сумеете нам помочь.

      – Попробую.

      Теперь в его голосе звучит легкое раздражение. Тем, кто не знает Люка, оно вряд ли заметно. Я же с недавних пор слышу это раздражение часто; чаще, чем хотелось бы.

      – В каком расположении духа была ваша жена? Что послужило толчком ко вчерашнему… происшествию? – произносит Филлипс.

      Происшествию? Какому происшествию? Я пытаюсь вспомнить, о чем говорит полицейский, но напрасно. Меня отвлекает голос мужа:

      – Расположении духа?

      – Настроении. Была ли миссис Теннисон счастлива? Грустна? Озабочена? Встревожена?

      – Я в курсе, что означает «расположение духа», – обрывает Люк.

      Сейчас раздражение в голосе мужа слышно отчетливо, и я представляю, как он хмуро смотрит на детектива – мол, я тебе кто, идиот какой-нибудь?

      Я ныряю в глубины собственной памяти, рыскаю там – что же я вчера чувствовала? Грусть, злость, страх – их выбрасывает к берегам сознания одновременно, но причину я определить не могу.

      Люк молчит. Видимо, размышляет. Он, безусловно, хочет дать правильный ответ. Если верить мелкой зыби на поверхности моей памяти – ответ, который может сыграть против меня.

      Они возвращаются – пока не воспоминания, а ощущения. И не по капле, а волнами. Первой всплывает злость. Интересно, не о ней ли думает сейчас Люк? Не о моем ли упрямстве? Как же он назвал меня во время последней ссоры? Ах, да, точно – психопатка чертова. Расскажет ли муж об этом детективу? Если да, то объяснит ли, что именно превратило меня в «чертову психопатку»?

      – Клэр… В последнее время ей было нелегко, – наконец говорит Люк. – Много всего навалилось.

      – А именно? – уточняет Филлипс.

      – Клэр тяжело давались перемены в личной жизни.

      Это, видимо, завуалированное «не твое собачье дело».

      Мысли мечутся. Какие еще «перемены в личной жизни»? Что, черт возьми, произошло? Почему я в больнице?

      Ответ приходит не сразу. Сначала в палату вползает дурное предчувствие, подбирается к моей кровати, окутывает тело. Мне холодно, по рукам бегут колючие мурашки. Случилась беда. Я что-то сделала – нечто ужасное, и мое сознание блокирует эти воспоминания. Настолько ужасное,