О маленькой фее и молодом чабане. Максим Горький

очами они выходили на тенистый берег реки и, сидя на камнях, поросших мягким тёмно-зелёным мохом, и на старых, поваленных бурею стволах деревьев, смотрели на волны и слушали то, что они шептали, тихо пробегая до моря из непонятной, туманной мглой занавешенной дали.

      В том же лесу жила и старая царица фей и четыре её дочери; а из них самая меньшая была самой весёлой, красивой и смелой. Она была очень маленькая, и её головка, вся в серебряных волнистых кудрях, походила на пышно расцветшую лилию.

      Целые дни она бегала по лесу, а когда уставала, то садилась на ветви старого дуплистого бука; он стоял близко к тому краю леса, что выходил в степь. Это было её любимое место, и с него, чрез пышный полог душистых зелёных ветвей, волновавшийся, как море, чуть над ним промчится ветер, – она видела бесконечную ширь степи, начинавшейся сейчас же за лесом и уходившей туда – в розовато-голубую даль, где её край касался мягкой синевы неба.

      Она сидела высоко на ветках, ветер тихо качал их под ней, и она пела, нежась на солнце, о том, как хорошо быть феей и жить в старом, тенистом лесу.

      Птицы, бабочки и все, кто жил вместе с нею, очень любили её, и ей жилось хорошо, очень хорошо.

      И вот с нею-то и случилась эта грустная история, о которой рассказывали мне дунайские рыбаки.

      Был май, – славный, весёлый май; свежая, ярко-зелёная листва, рождённая им, ликовала; шум её лился широкой и звучной струёй в лазурное, яркое небо, – а в нём тихо плавали белые пуховые облака и таяли в ярких лучах весёлого солнца весны.

      Фея качалась на ветках могучего бука и пела; старые ветви музыкально и тихо скрипели, и зелень их шумно шептала хвалу песне красавицы-феи:

      Хорошо на ветках бука

      В ясный майский день качаться

      И волной душистой звука

      Песни леса упиваться!

      Эта была её любимая и бесконечно длинная песня.

      Хорошо весёлой белкой

      Прыгать с той на эту ветку,

      Разрывая белой ножкой

      Паука лесного сетку!..

      И вдруг до её слуха донеслась, как бы в ответ ей, другая звонкая и смелая песня:

      Хорошо в степном просторе,

      Напоённом мягким зноем,

      Наблюдать, как в небе-море

      Мчатся тучки лёгким строем!

      Фея удивилась и испугалась немного; эта песня прилетела со степи, и тот, кто её пел, умел петь; звонко и стройно звучал его голос и, точно поддразнивая её, вызывал на состязание.

      Ветра буйного порывы

      Степью бешено летят,

      Точно в небе крошки-звёзды

      Погасить они хотят!

      Это пел не один из жаворонков и никто из соловьев; она знала все их песни! Кто же это пел? Ей захотелось узнать.

      Как красива сеть ветвей

      Дуба мощного и вяза!

      Она замолчала, – и, так как она была женщина, она была тщеславна, а потому тотчас же и подумала, что со дня своего рождения лес не слыхал такой красивой и звучной песни, как вот эта, которую она только что спела. Но не успел ещё лес шумом ветвей сказать ей спасибо, как со степи полилось:

      Степь родная! От края до края

      Ковылём поросла ты седым;

      Вольный ветер, с ним нежно играя,

      Над тобой мощной птицей летает

      И весёлые сны навевает…

      И плывут, и клубятся, как дым,

      Стаи туч с высоты голубой

      Далеко, далеко над тобой!..

      Маленькая фея белкой взобралась на самую вершину бука и смотрела в степь. В ней догорал день, и её край, о котором пелось, был окрашен в яркий пурпур, точно там был развешен громадный бархатный занавес и в складках его горело золото. А на пышном фоне этого занавеса рисовалась такая красивая и странная фигура кого-то с длинной палкой в руках и в белой овечьей шкуре на плечах и поясе. Она стояла на одном из тех маленьких холмиков, под которыми живут суслики и кроты, и, простирая руки к лесу, пела. Больше ничего не было видно. А когда песня, звонкая и смелая, была пропета, фее так сильно захотелось посмотреть поближе на того, кто пел её, что она готова была побежать туда, но, вспомнив рассказы матери о том, что по степи часто ходят люди и что с ними лучше не встречаться, коли не хочешь несчастья, – удержалась и молча, не отрываясь, всё смотрела на певца. А он, кончив свою песню, взмахнул над головой палкой, свистнул и, крикнув к лесу: «Эгой! Прощай!», лёгкими шагами пошёл туда, в степь, откуда выплывали навстречу ему тонкие стаи мутно-голубой мглы, – пошёл и снова стал петь.

      Есть ли что-нибудь для глаза

      Поля голого мертвей?!.

      Как серебряные колокольчики, звенел её голос, когда она пела эту песенку-вызов, и в ответ получила:

      Сеть из сучьев чёрных сплёл

      Этот старый, хмурый лес,

      И лазурный свод небес

      Глаз мой в нём бы не нашёл.

      Это