Смятая постель. Франсуаза Саган

ролях, указывает актерам, как входить и выходить, и объясняет непонятное, если это необходимо. Но об этом Эдуар больше не заикался, боясь прослыть эгоистом, слепцом и ретроградом – как назвал его разъяренный Курт. (Их взаимная искренняя привязанность им самим казалась порой необъяснимой.) Через две минуты Эдуар откровенно заскучал. На улице было так весело, солнце светило так ярко. Что он здесь делает, в темноте, среди этих людей, впавших в прострацию? Курт, наверное, почувствовал его настроение и встал.

      – Начали, – сказал он.

      Актеры заняли свои места, и девушка, маленькая блондинка с усталым лицом, повернулась к партнеру.

      – Куда ты хочешь уехать? – спросила она. – У тебя нет билета, нет ничего. Билета нет не только в жизнь, но даже на автобус!..

      Всклокоченный молодой человек явно рассердился:

      – Это правда, билета у меня нет и никогда не было, я вообще человек без билета…

      – Стоп!

      Голос Курта звучал повелительно:

      – Подожди, Жан-Жак. Когда ты говоришь, что у тебя нет билета в жизнь, ты понимаешь, почему его нет? Твой герой – шизофреник или просто слабовольный человек, как тебе кажется? Ты думал об этом? А ты, Арманда, когда говоришь, что у него нет билета, сочувствуешь ему или упрекаешь?

      – Не знаю, – сказала та, кого он назвал Армандой, – скажи лучше сам…

      – Ну а ты-то как считаешь? – допытывался Курт.

      Она посмотрела на партнера, потом на Курта и вяло пожала плечами.

      – Ладно, подумайте еще и постарайтесь все-таки понять, – заключил Курт, – может быть, стоит перечитать текст… Я вернусь через десять минут.

      Он повел Эдуара в бистро напротив. И стал ворчать:

      – Мыслимое ли дело? Десять читок! Потом, я двадцать раз объяснил им, что к чему, мы репетируем уже целую неделю, и вот результат…

      – Малышка смотрится неплохо… – промямлил Эдуар из чистой вежливости.

      – Что у тебя? – перебил его Курт. – Давай о главном. Как твоя пьеса?

      Но у Эдуара вдруг пропало всякое желание говорить о Фредерике. Луч солнца осветил кафе, заискрился в кружке с пивом в руках у сидящего возле стойки толстяка, ободрил приунывших пьянчуг, заиграл на блестящих столах и ручках. Фредерик жил в теплой глубине авторского сознания, Фредерику не нужен был еще кто-то, чтобы жить. Сердце Эдуара на секунду наполнилось гордостью, чувством собственности и тайны.

      – Продвигается, – сказал он, – продвигается.

      И приложил палец к губам – жест, который, как он знал, не позволит Курту, в соответствии с неписаными законами общения, настаивать. Слава богу, что существует высокопарная до комичности условность, именуемая «тайной творчества», за которой с высокомерным и стыдливым видом могли укрыться даже такие скромные авторы, как он, Эдуар.

      – Я и не настаиваю, – сказал Курт. – Что ж, тогда (и он сдержал или сделал вид, что сдержал легкий зевок) как твои амурные дела?

      – Хорошо, – ответил Эдуар