Достояние павших. Сергей Малицкий

снарядил, но сунул его обратно в чехол. И меч тянуть из ножен не стал, толку от него в густом лесу, да еще и в темноте. Собственных рук не увидишь, не то что противника. Нет, в тесной стычке одна надежда – на хороший нож с крепкой рукоятью и прочным лезвием. С упругим шнуром, наброшенным на запястье, чтобы не потерять рубило ненароком, да с дужкой с зазубренным краем, чтобы по нужде и зубы зверю или противнику пересчитать. По длине считай кинжал, только кривой, а по ширине что небольшая лопата, в степи закопаться можно. Удобная железка, по диргскому образцу сиуинский кузнец ковал забаву для усмирителя Священного Двора, конечно, не меч, но тоже оружие, хотя и на порезку окорока или сытного каравая диковинный ножик тоже годился. Главное, не сплоховать, если пакость какая и вправду следом кинется. Вроде и не слышно за спиной ни треска, ни топота, а все одно чужой глаз спину прожигает, так и хочется обернуться да что-то высмотреть в кромешной тьме. И вот ведь как – ноги уже мокрые, сапоги в грязи, лицо побито ветвями, а в голове все одно – теплое тело подруги из Граброка. Напомнил Мадр, чтоб ему… Есть так не хочется, как снова мягкую плоть ощутить. На неделю уговорил усмиритель заехать в городишко Клокса, обещал молоком опоить, да сметаной закормить старика, а пробыли там всего пару дней. Прилетел голубь к сэгату, и не домой отправилась троица, а в окраинный Дрохайт. Что за нужда такая, выбираться из-под бока красавицы-молочницы, да тащиться в дикую сторону в предзимний месяц? И почему Клокс помрачнел, словно еще раз о смерти собственных родителей узнал, если сам толком не ведает, о чем тревога? Гиблое место этот Дрохайт? Или чует судья что-то? И что за история с какой-то майстрой? Напустят туману, а ты разбирайся. А ведь не тот уже возраст, чтобы байками насытиться… Все они чуют что-то… Клокс вечно угадывает, куда та или иная беда раскручиваться станет, магию на вдох определяет, а Мадр – людей насквозь взглядом сверлит. Или вот как теперь, в лесной тьме выглядывает и счет ведет. По запаху гарь от печного дымка делит. А какое умение у тебя, Дойтен, кроме склонности к дородным селянкам? Ничего-ничего, молочница, будет и на нашей улице праздник. Сколько займет эта морока? Неделю? Две? Месяц? По-разному случалось. Другое дело, что никогда не угадаешь. Побыстрее бы разделаться и в храм, выпрашивать отпуск. Может, опять через Граброк удастся поехать? Будущая хозяйка ждет. И ведь дождется, пусть не его самого, так подарочка какого или гостинца. Нечасто так бывает, чтобы обычная вроде баба частью самого себя казалась да так, что ни вздохнуть без нее толком, ни выдохнуть. Эх, Дойтен, Дойтен… Ты выживи сначала, недоумок, потом жениться начнешь. Сорок семь лет уж, а все еще всякая дурь в голову лезет.

      Они вырвались из чащи через час с небольшим, потрепав и одежду, и лошадей, и с облегчением разглядели на закутанной туманом опушке мутный фонарь в руке коренастого если не великана, то рослого незнакомца перед распахнутыми воротами, да крохотные светящиеся оконца в сложенном из тяжелых стволов рэмхайнского кедра доме.

      – Сюда! – замахал фонарем и зарокотал баском незнакомец. – Добро пожаловать в