Сладкая женщина. Ирина Велембовская

и потому, что сама Аня в свои детские годы при отце и матери лиха не видела. Отец был путевым обходчиком, приторговывал шпалами, обкашивал все участки вдоль линии, держали двух коров. И мать была расчетлива: крынку сыворотки и то никому даром не нальет. Потом отец кладовщиком в совхоз устроился, а что уж дальше было, Ане тоже вспоминать не хотелось.

      …Солнце садилось. Ане перед Клавдеей неудобно было, а то бы она уже давно бросила лопату. «Вот разошлась некстати!..» – досадовала она на свою ретивую помощницу. И вдруг услышала, как та кого-то окликнула:

      – Эй, дядечка, картошку, что ли, покупаешь? Иди, продадим.

      Аня оглянулась и вздрогнула: за изгородью стоял, смотрел на нее своими карими, запомнившимися ей глазами и улыбался Тихон Дмитриевич.

      – Как же это вы меня разыскали? – спросила Аня, они уже сидели в доме за столом. – Далеко все-таки.

      – Для бешеной собаки сто верст – не крюк. Вы же приглашали.

      – Да я же не всерьез… Что же вы чай-то не пьете?

      Аня уже немножко кокетничала. Она была польщена: все-таки он ее запомнил, явился.

      Тихон Дмитриевич на этот раз одет был вполне прилично: в хорошем пиджаке, в начищенных полуботинках. Аня сообразила, что он успел уже дома побывать за эти двое суток. Наверное, одинокий, а то разве жена пустила бы туда-сюда кататься? И побрит, и подстрижен был хорошо, значит, побывал и в парикмахерской, казался гораздо моложе, чем Аня при первой встрече предположила.

      Тихон словно бы не замечал, какое он производит на нее впечатление.

      – По грибы-то ходишь, Анна Александровна?

      – Какие мне сейчас грибы, что вы!..

      – А может быть, пойдем завтра?

      «Ишь ты, завтра! Значит, ночевать у меня собирается», – подумала Аня. – Пускай на мосту[1] ложится, а я в комнате запрусь».

      – Зачем мне грибы-то? – сказала она. – Солить не во что, держать в Москве в квартире негде. А вы, наверное, продаете?

      – Да ни в коем случае.

      «И то, пойти, что ли, с ним?..» – уже прикидывала Аня.

      В конце сентября темнеет рано. Правда, вечер был славный, не слишком туманный и сырой. Тихон Дмитриевич снял чистый пиджак и помог Ане принести с огорода кули с картошкой.

      «Что Клавдея-то про меня подумает? – опустив глаза, думала Аня. – Скажет: прямо после поминок…»

      Она постелила Тихону Дмитриевичу в сенях, где на старой деревянной кровати лежал матрац, набитый свежей овсяной соломой – еще мать припасла.

      – Во сколько же поднимать вас завтра? – спросила Аня.

      – Да я сам тебя подниму, – сказал Тихон, насторожив Аню таким ответом.

      Она нарочно громко скребыхнула крюком, чтобы он слышал, что она от него заперлась. Потом ей показалось, что он вышел из сеней на улицу и бродит под самыми окнами. У нее еще горел свет, она не спеша раздевалась.

      «А ведь ему меня видно… Ладно, пусть поглядит».

      Сделав так, чтобы он все-таки не очень нагляделся, она погасила свет и легла. Но в потемках ей сразу стало как-то страшно.

      «Ведь

1

Мост – сени в срубе (диалект., яросл.).