Полет над разлукой. Анна Берсенева

как раз не видела в индюшачьих отбивных ничего особенного, потому что они продавались в фирменном магазинчике на Солянке, в двух шагах от театра, и готовились в пять минут. Там их покупали для торжественных случаев все актеры, а Карталов, выходит, понятия об этом не имел.

      – Непременно Кате скажу, – сказал Карталов, узнав про магазинчик. – Выпей, выпей хоть соку, Аля! За наступающий, что ли. Ничего покрепче нету, к сожалению.

      Катя, насколько Аля знала, появилась в доме Карталова пять лет назад, после смерти жены. Появилась в качестве домработницы, но, как сплетничали однокурсники, была по совместительству его любовницей. Але противно было в это вникать – разбираться, с кем живет Карталов, любит он эту Катю или просто пользуется ее услугами. И все-таки она отметила про себя, что в палате сидит только Глеб Семенович, и подумала о неизвестной ей Кате с неприязнью.

      – Это у тебя ничего покрепче нету, – подмигнул Глеб. – А мы с Алечкой поищем.

      С этими словами он извлек из сумки огромную бутыль с золотистой, даже на вид пьяной жидкостью.

      – Что ж ты молчишь, Глеб! – возмутился Карталов. – Вино крымское привез и сидит как партизан!

      – Да я тут к врачу твоему заглянул, – оправдывающимся тоном ответил Глеб Семенович, – так он, можешь себе представить, как только меня увидел, сразу руками замахал: «Учтите, ему нельзя ни капли!» Видно, моя физия наводит на известные соображения, – засмеялся он. – Так что уж извини, Паша, мы с Алечкой выпьем, а ты – сочку, сочку!

      Аля пила чудесное крымское вино, наслаждаясь знакомым привкусом виноградной косточки, и чувствовала, как оттаивает душа. Ей так хорошо было с этими людьми – все тревоги улетучивались мгновенно.

      Глеб Семенович рассказывал о крымской жизни – конечно, без восторга от того, что там происходит, но и без пустых сетований. Але нравилось, что он не ноет и не сокрушается о том, что раньше было хорошо, а теперь вот стало плохо. Да его и невозможно было представить ноющим, этого смешного, маленького, лысого полярного летчика, от которого веяло мужеством…

      Аля вспомнила, как когда-то, объясняя, почему переехал в Коктебель из московского Дома на набережной, он прочитал ей стихи Бродского: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря».

      Она не замечала, как летят минуты, и с тоской думала о том, что скоро придется уйти.

      – Вместе поедем, Глеб Семенович? – спросила она.

      – Нет, Алечка, вы уж поезжайте без меня, – покачал он головой. – Я в гостинице переночую, завтра с Пашей вместе Новый год встретим. По-стариковски!

      – Так уж и по-стариковски, – приобиделся Карталов. – Это, может, ты по-стариковски…

      – А ты, конечно, по-молодецки, – засмеялся Глеб. – Хоть Алю-то не смеши. Весело, наверно, в ваши годы наблюдать, как хорохорятся старые петухи, а, Алечка?

      – Ничего не старые, – грустно ответила Аля. – Совсем наоборот…

      Она не кривила душой: ей казалось, что молодость, мужество, живое чувство исходит только от них… Да это и в самом деле