Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель (сборник). Мэри Стюарт

Дженни слышала только что в келье.

      – Вот что я пришла сказать вам. Я ухожу отсюда, сеньора, сейчас. Прямо сейчас. И больше не вернусь. Никогда, слышите?

      Испанка воззрилась на нее как на сумасшедшую:

      – Селеста! О чем ты? Ты заболела? Дитя мое, милая моя девочка…

      Она направилась к девушке, но Селеста, не сдвинувшись с места, четко произнесла:

      – Не приближайтесь. Вы не смеете прикасаться ко мне.

      – Селеста! – потрясенно и строго воскликнула испанка и затем произнесла с нарастающим гневом: – Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? Ты сошла с ума? Ты соображаешь, с кем разговариваешь?!

      – О да. – Ответ прозвучал, как последний вздох перед смертью. – С доньей Франциской. Все эти годы я считала, что люблю вас. Но все кончено. Нет, не смейте прикасаться ко мне. Я хочу объяснить, почему пришла попрощаться с вами… Потому что все эти годы… потому что я не могу просто вычеркнуть их. – Ее голос задрожал, и она закончила с оттенком ужаса: – Не могу даже сегодня, потому что вы были все же очень добры ко мне.

      – Сегодня?..

      Дженнифер сжала горло руками, увидев, как напряглась испанка, как изменилось ее лицо и как сузились черные глаза, освещенные пламенем свечей.

      – О чем ты говоришь, Селеста? Почему именно сегодня?

      Девушка глубоко вздохнула, ее побелевшие руки сжали складки плаща – этот незначительный жест оказался на удивление выразительным. Голос ее окреп:

      – Вот видите, вы сразу догадались, о чем речь. Значит, все правда. Смешно, но я поняла это сразу, как только она начала рассказывать.

      – О ком ты, Селеста? – еле слышно спросила донья Франциска.

      – Об английской девушке. Уж не думаете ли вы, что я останусь здесь после того, что услышала?

      Испанка взвилась, как змея. Она взмахнула своими длинными руками, схватила девочку за плечи и прошипела:

      – О чем она узнала?

      Селеста не двигалась.

      – Об убийстве, – тихо произнесла она.

      В безмолвии храма парила возвышенная ангельская музыка.

      Девушка дернула плечами, пытаясь вырваться, полы плаща разошлись, и под ними оказалось голубое платье. Она яростно ударила кулачками по уже немолодым, но цепким рукам испанки и высвободилась. Словно невольно подчиняясь тишине храма, она перешла на шепот, однако никакой крик не мог быть более выразительным:

      – Я ухожу прямо сейчас! Ухожу от вас, от ваших возвышенных и благочестивых разговоров. Я ухожу к моему возлюбленному… Ах, извините! Ведь вы еще не знаете? Да, у меня есть возлюбленный, я давно с ним встречаюсь, там, в горах. Вы, конечно, назвали бы это грехом, донья Франциска! Грех? Пускай! Меня это больше не волнует! Если и грех, то он куда лучше вашей святости!

      Говоря все это, она отступала к южным дверям, и ее темная фигурка то озарялась трепетным светом, то вновь пропадала во мраке. Она помедлила на пороге – и вдруг застывшая на ее лице презрительная маска сломалась и растаяла в потоке слез. Она разжала губы, пытаясь что-то