Культура поэзии – 2. Статьи. Очерки. Эссе. Юрий Казарин

младенец. – Их же поливать да поливать сейчас нужно!.. Но тут хлопала входная дверь, и в гостиную входил Сергей Бирюков, классик. Скромнейший человек, 15 лет живущий в Германии, – и вот – подаренный мне судьбой и случаем здесь, в Москве.

      Странно встретить и увидеть и рассмотреть человека, чьи книги знаешь давно, – словно время сжимается, как вода, до твёрдого состояния (три года в Индии), в послебрачном, точнее – междубрачном, состоянии, и тебе, старшему преподавателю и заочному аспиранту, говорят: «А напиши-ка ты книжку о поэтической графике…» И ты читаешь «Зевгму» Бирюкова (а твоя книжка появится лет через 15, написанная вместе с твоим аспирантом). И вот – милейший и талантливейший Бирюков. Авангардист и авангардовед. И ничего в нём авангардного нет. Ничего, кроме глаз. Глаза у Сергея Бирюкова – ангельские и птичьи одновременно. Пронзительные и мягкие. Светящиеся.

ЗВЕРОЭТЮД

      тигр одиночества

      пасется на пастбище слов

      ему неможется

      он устал от снов

      он рвет свою шкуру в клочья

      он гасит свет

      он влажно бормочет ночью

      тигр-экстраверт

      и когда вылезает в улицу

      бредет среди ослов и людей

      то ищет глазами умницу —

      стража его идей

      его передергивает отчаянием

      он теряет над собой власть

      он вскрикивает нечаянно

      платком прикрывая пасть

      Да, это вам не гладкомордое кино и говоритмы верлибра. Это – страсть. Настоящая страсть – признак одинокого человека. Поэта. Поэта, пишущего не быстрорастворимые стихи городского бездельника. Поэт ходит за стихами – сквозь себя – туда, где видно, как снегирь понимает, что он красив. Снегирь понимает, как он красив… Я хожу за стихами к костру и к озеру.

      движеньем резким вывести из боли

      того себя которым был когда-то

      и на того которым стал сейчас

      летающим летящим и летучим

      Переживать трагедию (без видных признаков её), катастрофу (тоже безвидную), беду, горе и боль (подлинную и первородную) для того, чтобы с выросшей до непомерных размеров душой – летать. Летать летающим, летящим и летучим. Вот – поэт…

      Потом она спросила:

      – Ты знал его?

      – Да… – (я не знал этого матроса).

      Она сидела, опустив голову, и смотрела на часы «Победа» с чёрным лаковым, кое-где треснувшим, ремешком.

      – Он… Ваня… прикрыл нас… – (Прикрыл собой Египет, обложенный четырьмя державами).

      Она подняла голову, и я увидел её глаза сквозь себя и сквозь две толщи слёз – её и моих. Мы сидели в штабной комнатке одни – как под водой. Под морской мутноватой водой. Вода слёз. Воды слёзы. Хляби очей и душ наших… Вот и всё.

СОМ

      Нам кажется: в воде он вырыт, как траншея.

      Всплывая, над собой он выпятит волну.

      Сознание и плоть сжимаются теснее.

      Он весь, как чёрный ход из спальни на Луну.

      А руку окунёшь – в подводных переулках

      с тобой заговорят, гадая по руке.

      Царь-рыба на песке барахтается