День цезарей. Саймон Скэрроу

назад прибыли в Остию. Но дошел до нас и слух о том, какая именно его постигла смерть.

      Бурр смерил трибуна хладным взглядом.

      – И что же это за слух, Мантал?

      Трибун неловко поерзал.

      – Поговаривают, что он был… отравлен.

      – Вот как? Отравлен?

      – Кем-то близким из дворца.

      – Даже так? Может, и имя называлось?

      На лице трибуна явственно различалось смятение.

      – Прошу извинить. Я лишь повторяю то, что слышал.

      – Так что же именно ты слышал, Мантал?

      – Так, разговор в местной таверне… Какой-то пьяный крикун, только и всего.

      – Что же именно сказал тот крикун? – настойчиво осведомился Бурр.

      – Сказал… Сказал, что императора отравила Агриппина.

      В зале нависла тишина, которую со змеистой улыбкой нарушил опять же Бурр:

      – А ты сам веришь таким обличениям? Веришь, что верная мужу римская патрицианка могла совершить такое гнусное злодеяние? Веришь, спрашиваю, или нет?

      – Нет, господин военачальник. Конечно же, нет.

      – Тогда я рекомендую тебе впредь никогда не произносить в моем присутствии подобные несуразности. И ни перед каким другим преторианцем. Никогда. Ясно ли тебе это, трибун Мантал?

      – Ясно, господин военачальник.

      – Тогда будь добр, присядь. Я поговорю с тобою позже, и ты укажешь мне в точности, в которой именно таверне тебе довелось услышать эту оскорбительную историю. Если повезет, то мы сможем выяснить, чей именно гнусный язык произносил эти словеса, и тогда уж он ответит за свои крамольные речи.

      Катон слушал все это со смутной тревогой. Так вот как знаменуется начало правления нового императора… Безжалостным подавлением любого несогласия и отлавливанием тех, кому хватает смелости хотя бы усомниться в способах, путем которых Нерон пришел к власти. Трибун Мантал теперь помечен; интересно, сколько времени понадобится Палласу, чтобы узнать о крамольной выходке и наказать виновника показательным образом?

      – Громы Юпитера, – прошептал Макрон Катону на ухо. – Тебе не кажется, что это все же перегиб?

      – Боюсь, ты прав, – тихо ответил тот.

      – Я не подвизался хватать по тавернам пьянчуг. Мое дело оберегать Рим и сражаться с варварами. Только это, и ничего иного. А не всякий вздор.

      Краем глаза Катон заметил, что на них поглядывают некоторые из офицеров.

      – Катон, будет тебе… Сейчас не время.

      – Какие еще будут вопросы? – хмуро спросил Бурр.

      Среди сидящих поднялся еще один, на этот раз центурион – коренастый, с волчьей проседью; грубое морщинистое лицо обрамлено клочковатой щетиной. Этот, в отличие от предыдущего оратора, никакой нервозности не выказывал.

      – Из нас здесь многие слышали о награде, которую император роздал тем, кто оставался в столице при его восшествии на престол. Годовая выплата солдатам и пятигодовая – офицерам. Это так?

      Бурр вместо ответа ограничился кивком.

      – Я