Катали мы ваше солнце. Евгений Лукин

не поджигал!.. Молвил по пьяной лавочке охальное словцо – и на тебе: живого человека – да в преисподнюю!..

      Мрачные жилистые волхвы подступили к связанному и, подхватив под папоротки [31], повлекли к дыре. Тот даже и не отбивался, тоже, видать, как громом пораженный. Кинув осужденного в бадью, взялись за рукояти ворота и вынули железный клин. С ужасающим скрипом широкая низкая кадка пошла на цепях вниз, во мрак. Мелькнуло в последний раз лицо пьянчужки, искаженное диковатой восторженной улыбкой. Не иначе, умом напоследок повихнулся от ужаса… Да оно, наверное, и к лучшему.

      Заголосила баба, за ней – другая. Скрипел ворот, колебались туго натянутые цепи. Потом из бездны донесся глухой стук – должно быть, бадья достигла дна преисподней.

      Тут снова грянул о камень посох, и плач – будто сабелькой отмахнуло. Волхв, вскинув обе руки, повернулся к закатному солнышку и запел – трудно, простуженно:

      Свет и сила

      Бог Ярило.

      Красное Солнце наше!

      Нет тебя в мире краше.

      Берендеи с трудом разомкнули рты и, тоже поворотясь в сторону Теплынь-озера, повторили хвалебную песнь. Потом снова уставились на волхва.

      – А вы, – в остолбенелой тишине проговорил тот, – вольно или невольно причастные, тоже должны очиститься. Тот, кто слышал противные слова, принесет в жертву лишнюю берендейку. Тот же, кто слышал и сам потом произнес (хотя бы и шепотом) принесет две.

* * *

      В слободку возращались, когда солнышко почти уже коснулось самого что ни на есть небостыка. Или горизонта [32], как его называют греки… Надо же было придумать такое дурацкое слово! Ну «гори» еще понятно, а вот «зонт» что такое?..

      – Берендей, а, берендей!..

      Кудыка обернулся на голос. Меж двух заснеженных развалин мертвого города избоченилась молоденькая чумазая погорелица в каких-то косматых лохмотьях вместо шубейки. Впрочем беженцы из Черной Сумеречи, кого ни возьми, все ходили чумазые. Оно и понятно: дров нету, снегом умываться – зябко, а грязь ведь тоже от стужи хоть немного, да спасает.

      – Чего тебе?

      – Расскажи, что с ним сделали-то!..

      – Что-что, – недовольно сказал Кудыка. – В жертву принесли, вот что! Бросили в бадью – и к навьим душам, в преисподнюю.

      Повернулся и двинулся дальше. Не то чтобы он презирал или там боялся погорельцев, как многие в слободе, – просто солнышко вот-вот должно было погрузиться в Теплынь-озеро, а добираться до дому в темноте не хотелось.

      – Берендей, а, берендей!..

      – Ну, чего?..

      – А я ведь про него кое-что знаю.

      – Про кого?

      – Ну, про этого… которого в жертву…

      – Да ну? – Кудыка подступил поближе. – Расскажи!..

      Чумазая погорелица засмеялась, дразня белыми зубами. Вроде даже и не баба. Девка еще…

      – А замуж возьмешь?

      – Да иди ты к ляду! – обиделся древорез.

      – Ну тогда идольца резного подари.

      Кудыка тут же отшагнул назад.

      – Ишь

31

Под папоротки (берендейск.) – под силки, под пазушки

32

Горизонт (греч.) – небостык, кругозор, дословно – ограничивающий