Веселая жизнь, или Секс в СССР. Юрий Поляков

висела на плечах джигита, как башлык, и стонала с доронинским придыханием:

      – Шовхал, ты гений!

      – Жорка, – увидав меня, крикнул Шлионский, – иди к нам – гуляем!

      Отчетливо понимая, что гублю свою семейную жизнь, я пошел…

      Алик, почуяв поживу и опережая прочих официантов, метнулся к ним, усадил за свой стол: кавказцы в те годы жили широко и на чаевые не скупились.

      – Что пить будем? – ласково спросил халдей.

      – Все, дорогой, пить будем. Неси! – ответил Шовхал.

      Он прилетел утром, чтобы подписать договор с издательством «Советский писатель» на книжку стихов, из которых половину перевел Вовка, делавший это с бесперебойной лихостью. Допустим, попадался ему такой подстрочник:

      Я стою на горе (скале),

      Смотрю, как внизу (в долине)

      Стройная девушка (пери)

      Умывается (ополаскивается) в реке…

      Через пять минут перевод уже готов:

      Смотрел с крутого берега

      Я, весь изнемогая,

      Как мылась в струях Терека

      Черкешенка нагая.

      Автор был в восторге от Вовиных переводов, денег не жалел, угощал щедро, да и сам пил не по-мусульмански много и жадно, время от времени прося Шлионского:

      – Вова, прочти!

      – Сначала ты! – отлынивал тот.

      Горец хмурился, его лицо становилось жестоко-устремленным, как перед набегом на гяуров, и он взрывался ритмичными гортанными звуками, вроде тех, что издает поперхнувшийся человек. Это длилось минут пятнадцать. Все слушали, удерживая на лице тоскливый восторг, как на концерте в консерватории.

      – Теперь ты, Вова!

      – Это какой стих-то?

      – «Тайна сакли».

      – Ах, тайна… – Шлионский задумался, вспоминая наструганные переводы, и завыл:

      Я сбросил бурку и кинжал,

      А ты сняла мониста.

      Я к газырям тебя прижал…

      – …Я к газырям… прижал… прижал… – Он спьяну забыл строчку.

      – Под песню гармониста… – подсказал я.

      – Хороший рифма! – зацокал горец.

      – Гога, ты гений! – вскричала дама в красном, перевешиваясь с Шовхала на меня.

      Все засмеялись и выпили.

      Лишь к вечеру мне удалось вырваться из приторной трясины восточного застолья. Весь, как в тине, в цветистых тостах, клятвах вечной дружбы и взаимных славословиях, я нетвердо улизнул из ресторана, обещав горцу – стать его личным переводчиком. Отдавая мне куртку, немногословный Данетыч покачал лысой головой, молча осуждая мою нетрезвость. Он считал, что для комсомольского вожака я пью слишком много.

      – Газету принесли? – деловито спросил я.

      – Вон, – ветеран с раздражением кивнул на своего напарника, как раз продававшего экземпляр «Стописа» лоху, пришедшему на авторский вечер поэта-песенника Продольного.

      Напарник сетовал, что у него, как обычно, нет сдачи с десяти копеек. Покупатель махнул рукой – не мелочиться же в таком уважаемом месте. Звали второго гардеробщика Виталий Прохорович, он намекал, что свою допенсионную