Отец и мать. Александр Донских

берегу Ангары, съединяясь с её молочково-зеленцеватыми водами. Шёл второй послевоенный год; страна мало-помалу поднималась к новой жизни, распахивая заброшенные земли, отстраиваясь, мечтая о лучшей доле.

      Приметил дрожащую точку; она стремительно наплывала от окраинных домов и превращалась в каплю росы. А немного погодя он разглядел голубенькое платье, разброс трепещущих на ветру волос. Улыбнулся блаженно: «Бежит-таки моя Катя-Катенька-Катюша. Понимает, зазнобушка: голоден я, как волк зимой».

      Вот и Екатерина – запыхалась, разгорелась. Парень любуется своей девушкой: тоненькая, напруженная, вся как струнка натянутая, тронь её – зазвучит певучей мелодией. А какие у неё глаза – чёрный пламень, однако кажется, будто светлы. Они у неё лучистые, сияющие, таких больше нет на земле.

      Присела на корточки перед Афанасием, подала ему котомку. Он, очарованный, улыбчиво заглядывал в её глаза, вслепую развязывая своими крупными, уже вполне мужичьими пальцами узелок, однако тот настырно не давался ему. Нетерпеливо распялил застрёху, жадно съел вареник, ещё один, булькающе запил молоком из бутылки. Не забыл позабавить Екатерину: целиком запихнул в рот довольно крупную картофелину и вдруг выкатил глаза, замычал, словно бы подавился. Но тут же хлопнул себя по маковке, открыл рот – пусто.

      – Смотри, и взаправду подавишься, едало! – посмеивалась Екатерина.

      – Р-р-р, я и тебя проглочу!

      Она пискнула, выворачиваясь из его тяжёлых, но чутких, ласковых рук.

      – Скажу председателю: зачем даёте Афанасию трактор – он сам может запросто тянуть плуг. И стегать его не надо: известно, самый сознательный в нашем селе.

      – А ну его, трактор, и это поле, и деревню! – отмахнул Афанасий рукой. Но прибавил значительно, даже с некоторой важностью: – В область, Катюша, на днях отчаливаю. С матушкой и батей уже обговорили. Десятилетка позади, учиться мне надо дальше. Вот такой расклад! Понимаешь?

      Екатерина уткнулась лицом в подол.

      – Чего закручинилась? – приобнял её Афанасий. – Обустроюсь, осмотрюсь в Иркутске и – тебя за собой.

      – Чую, бросишь ты меня. Найдёшь другую. Их вон сколько всяких разных по городам шлындает.

      – Прекрати! – рывком поднялся он с земли. – Сказал, возьму, так тому и быть. Ясно?

      Но не устояло гневливое сердце Афанасия – тихонько, чуть не шепотком примолвил:

      – Люблю я тебя одну и никому не отдам. Никому, никогда. Так и знай.

      Помолчав с прикушенной верхней губой, тронутой чёреньким пушком усиков, снова заговорил солидно, старался зачем-то гуще баритонить:

      – А кто попробует крутить с тобой – тому можешь сразу передать: щелчком Афанасий Ветров укокошит, кулака марать не будет. Ты меня знаешь: сказал – сделаю! Пока же – заканчивай десятилетку, знай себе учись. Потом прикатишь в Иркутск – глядишь, поступишь в институт. В библиотекарши метишь? Молодец! Оба будем образованными. Спецами!

      Екатерина несмело подняла глаза на Афанасия – стоял он над ней рослый, могучий, лобастый и конечно же – родной, любимый, единственный. Но он смотрел в противоположную сторону, снова в ту же, где большие дороги и города, где неведомая другая жизнь.

      – Афанасий, родненький, какая может быть десятилетка для меня? Я – брюхатая.

      Последние слова произнесла на полвздохе, будто задыхалась.

      – Знаю! – упёрся он взглядом в землю. – Уже ведь говорено об этом, и не раз.

      – Что мы с тобой натворили!

      Закуривал, разламывая спичку за спичкой. Отбросил так и не задымившую папиросу, зачем-то тщательно втёр её носком сапога в дёрн и даже притопнул.

      – Боже, что натворили, что натворили!

      – Не нудила бы ты, Катенька! – снова разгневилось нестойкое, прихотливое сердце парня. – И Бога зачем приплела? Нет ни богов, ни чертей!

      – Не нужно тебе дитя?

      Афанасий сжал зубы. Молчал.

      – Говори: нужно или нет?

      – Катя!

      – Говори!

      – Учиться я должен, учиться! Понимаешь? И тебе нужно учиться. Потом нарожаем детей, и всё такое в этом роде будет.

      – Понятно: не нужно.

      – Катерина!

      – Что нам делать?

      Он молчал.

      – Что делать?

      Молчал, стискивая зубы. Косточки скул выпирали, подрагивали.

      – Что? – уже шепнула, обратившись, по-видимому, только лишь к самой себе.

      Нет ответа, а взглядом – вдаль, поверх.

      Она приподнялась с земли, но отчего-то не смогла сразу выпрямиться, полусогнуто стояла, как старушка. Сказала, не взглянув на Афанасия:

      – Вечером наведаюсь к бабке Пелагее. В-вытравлю, – через силу, почти не размыкая губ, выговорила она.

      Он, не взглянув на Екатерину, с неловко повёрнутой от неё головой, чрезмерно широко шагнул к трактору:

      – Пахать пора. Председатель мне так наказал: кровь из