Белый шарик. Ирина Перунова

ь. От качки до качки –

      назад отмотав, разгляжу при повторе

      себя в бултыханиях смелой собачки.

      Она за буйки… Интересное дело,

      как будто за брошенной Господом палкой!

      Ей тоже в тумане, похоже, белело…

      Ни глупой она не казалась, ни жалкой.

      Так вот и меня – никогда не пороли,

      ни в детстве, ни в смысле обид – переносном.

      И не было мне ни покоя, ни воли,

      лишь детская вера на свете на взрослом.

      ВЕСТНИК

                                Голубь лазоревый. Может, зелёнкой

                                выкрасил гулю какой-то балбес?

                                Что же до зрителей с психикой тонкой,

                                вне подозрений посланец небес.

                                Головы к небу задрали подруги,

                                три неофитки из тех выпускниц

                                школ благородных девиц кали-юги,

                                сами диковенней крашеных птиц.

                                Эта – Фотиния. Светка, короче,

                                в чём-то закрученно-алом до пят.

                                Та – в золочёных браслетах сорочьих,

                                и до бровей помрачительный плат

                                голубю в тон… подтверди, Вероника!

                                Я то и вовсе в мужицкой джинсе:

                                девочка, мальчик? Поди разбери-ка,

                                вроде пацан, но при длинной косе.

                                Зыркает голубь на нас непредвзято,

                                мы, изумлённые – на сизаря.

                                «Светлое завтра» из кадра изъято,

                                и, вероятно, изъято не зря.

                                Чтобы запомнили вспять ликованье,

                                к матушке Ксении первый визит:

                                думали, души несём на закланье,

                                вышло – дешёвенький свой реквизит.

                                Чтобы заштопали швы девяностых

                                в памяти нашей и et cetera

                                окна икон на Васильевский остров,

                                голубь лазурный над чашей двора.

      MADELEINIEA LOLITA

      Такая бабочка над ним

      крылатый размыкала нимб,

      как поцелуй Христа в чело –

      такое небо в ней цвело,

      что мальчик выгнулся до дна

      своих зрачков, и дно двойное

      его вело, куда вольно ей.

      Мелькнёт – и снова не видна.

      Он видел рай. Я вижу ад.

      В музее выставленных в ряд

      четыре тыщи экземпляров

      павлиноглазых фей, икаров…

      Сачок-рампетка под стеклом.

      Ты им как вид была открыта,

      нимфетка, бабочка lolita,

      и поздно сожалеть о том.

      Лес препарирующих игл

      омыт лучами детских игр.

      Пыльца на пальцах – кровь почти,

      но в старце мальчика почти.

      Средь радуг мёртвого эскорта

      вне зоны действия сети

      прости, прости его, прости!

      Смахни с лица морщины чёрта!

      АРФА

      И внемлет арфе Серафима…

А. С. Пушкин

                               Тридцатые годы, но время не суть.

                               По лестнице старую арфу несут

                               под марши Осавиахима

                               недюжинных два Серафима.

                               Петров Серафим

                               и по правую с ним

                               вполне себе Кац,

                               но и он Серафим.

                               Так звёзды легли и берёзки,

                               что в паре работают тёзки.

                               Взывают ли трубы, ревёт грузовик

                               изнаночным эхом бравурных музык

                               у выхода… Дивная, Вы хоть,

                               внемлите