Когда стихи улыбаются. Эдуард Асадов

не век же звенит игрушкой!

      И однажды, скажу тебе не тая,

      Ты проснешься вдруг старенькою старушкой.

      Вспомнишь всех: кто встречал тебя, кто забыл,

      И воскликнешь вдруг, горько всплеснув руками!

      – А ведь он-то, пожалуй, один и был,

      Кто всерьез и взаправду меня любил! —

      И начнешь торопливо греметь шкафами.

      Вынешь платье, зеленое, как волна,

      И пушистую беличью пелерину,

      Но посмотришься в зеркало – седина!..

      Но посмотришь на руки – одни морщины!..

      Тихо сядешь, стянув пелерину с плеч,

      И промолвишь раздумчиво и серьезно:

      – Надо вовремя было любовь беречь,

      А сегодня не нужно ни слов, ни встреч,

      А сегодня, голубушка, слишком поздно!..

      Ты загадочно в зеркале отражаешься,

      Чуть качаешь хорошенькой головой,

      Ты сейчас на свиданье со мной собираешься,

      Все улыбки и стрелы готовя в бой.

      Вот бежишь, каблучками стуча на ходу.

      Что скрывать! Я действительно очень жду.

      И однако же, чтобы сберечь хорошее,

      Все, что сказано выше, – имей в виду!

1971

      Домовой

      Былому конец! Электронный век!

      Век плазмы и атомных вездеходов!

      Давно, нефтяных устрашась разводов,

      Русалки уплыли из шумных рек.

      Зачем теперь мифы и чудеса?!

      Кругом телевизоры, пылесосы,

      И вот домовые, лишившись спроса,

      По слухам, ушли из домов в леса.

      А город строился, обновлялся:

      Все печи – долой и старье – долой!

      И вот наконец у трубы остался

      Последний в городе домовой.

      Средь старых ящиков и картонок,

      Кудлатый, с бородкою на плече,

      Сидел он, кроха, на кирпиче

      И плакал тихонечко, как котенок.

      Потом прощально провел черту,

      Медленно встал и полез на крышу.

      Уселся верхом на коньке, повыше,

      И с грустью уставился в темноту.

      Вздохнул обиженно и сердито

      И тут увидел мое окно,

      Которое было освещено,

      А форточка настежь была открыта.

      Пускай всего ему не суметь,

      Но в кое-каких он силен науках.

      И в форточку комнатную влететь

      Ему это плевая, в общем, штука!

      И вот, умостясь на моем столе,

      Спросил он, сквозь космы тараща глазки:

      – Ты веришь, поэт, в чудеса и сказки?

      – Еще бы! На то я и на земле.

      – Ну то-то, спасибо, хоть есть поэты.

      А то ведь и слова не услыхать.

      Грохочут моторы, ревут ракеты,

      Того и гляди, что от техники этой

      И сам, как машина, начнешь рычать!

      Не жизнь, а бездомная ерунда:

      Ни поволшебничать, ни приютиться,

      С горя нельзя даже удавиться,

      Мы же – бессмертные. Вот беда!

      – Простите, – сказал я, – чем так вот маяться,

      Нельзя ли на отдых! Ведь вы уж дед!

      – Э, милый! Кто с этим сейчас считается?!

      У