Рымба. Александр Бушковский

перебил его Слива, глядя в окно, – я, наверное, залезу за печку, а? Не по себе мне как-то.

      – А как же каша? Готова почти…

      – Потом, дя Вова…

      Только Слива уковылял за печь, в дверь постучали.

      – Заходи, Любаша! – пригласил Волдырь.

      – Здравствуй, дядь Вова!

      «Точно! Как у Богородицы голос!» – насторожился Слива.

      – Здравствуй, матушка! Да ты, никак, с подарками к нам?

      – Тут бульон в банке, бутылка молока и яиц свежих пяток. Как там твой купальщик? Пришел в себя?

      – Приходит потихонечку. Твоими заботами скоро на ноги встанет.

      – Ну ладно. Хорошо. Пойду я.

      – Чаю хоть попей, Любаня…

      – Спасибо, некогда. Митя хотел попозже зайти, проведать.

      – Сейчас я Сливу покормлю да и сам к вам заскочу.

      – Какую сливу?

      – У нашего утопленника нос как слива. За печкой сидит, тебя боится.

      – Ладно, пока, дядь Вова. Сливе привет!

      Глава 6

      Церковь и огарок

      «…На кухне – баба голова, а на деревне – церква. В дому хозяином мужик, а в приходе – батюшка…

      …Всякое время кончается, кончилось и смутное. Не так, как чаяли, конечно, но все-таки. По Столбовому миру граница со свеями совсем рядом стала проходить. А все порубежье войной разорено – ни ремесла, ни торговли, ни промысла.

      Годами в Рымбу не заглядывали ни власти, ни купцы. Начисто забыли. С берега ее дымов не видно, а на ма́ндере[6] села и деревни впусте лежали, иван-чаем заросли. Пришлось нашим мужикам самим на отхожий промысел бегать. Знал Урхо-младший все леса и воды, как свои огороды. Младшего племянника Лембо да старшего Надеждина сына Ваньку охоте и рыбной ловле обучил.

      Известно, что места наши пушниной богаты, а рухлядь мягкая везде за золото торгуется. Стали они втроем горностая-куницу ловить, лису-енота давить. Повезет, так и с рыси, и с барсука шубу снимали. Ну а уж медведя-волка брали редко, на заказ. Шкурки квасили-дубили, мяли-мыли-чистили.

      Ворохами меха продавать возили. До южного бережка под парусом, потом речушками на веслах подымались аж до Пудоги, до Муромского монастыря. А там уж и с Вологдой, и с Новгородом, и со всей Русью северной торгуй. Мзды, конечно, не платили, обходили околицей и налоги, и таможню, и стрелецкую стражу. Домой возвращались с городскими подарками, бусами да тканями, порохом да пулями.

      Иван, Харлашкин сын, грамоте и разным ремеслам оказался обучен, деревне полезен. Вместе с Николаем, старшим сыном Лизаветы и погибшего Ильи, срубили они новую кузницу, слепили в ней новую домницу. Опять руду роют, железо плавят. Молоточек с молотом на весь остров звенят. Вечером весенним издалека слушаешь – будто капли с сосулек в лужицу капают. Дин-дон. Малая и большая. Дин-дин-дон. Две маленьких – большая.

      Стала потихоньку Рымба оживать. Ведь как ни крути, деревня стоит на известном пути. Мимо нее течением и ветрами лодьи носит. Весной с севера синей водой на юг несет, а осенью серой – с юга на север.

      Возвращаются

6

Мандера – на местном карело-новгородском диалекте «материк».