Историкум. Мозаика времен. Андрей Дашков

во всякую чертовщину. На самом деле Яков никому не показывал книгу. Он готов поклясться чем угодно, что и сам её с тех пор не видел. Как не делал и ещё многое из того, что ему приписывают.

      Но что будет стоить его убеждённость против показаний свидетелей? Особенно на Лубянке. Уж Якову-то, одному из старейших сотрудников ВЧК, прекрасно известно, как быстро там у людей меняются убеждения. И сам трюк с тайным посланием от врагов революции, якобы найденным в безобидной с виду книжке, тоже хорошо знаком. Но даже сожги сейчас Яков тот опасный подарок или не отыщи его вовсе, это уже ничего не изменит. Радек наверняка уже сообщил куда следует, Ягода или Трилиссер уже подписывают ордер.

      От этой мысли ноги делаются ватными. Яков останавливается возле самого подъезда. С кончика мясистого иудейского носа падают тяжёлые капли пота, широкая грудь пытается ухватить лишнюю порцию воздуха, в висках настойчиво бьётся рефреном: уже, уже, уже. И только память ещё не сдаётся, пытается выцепить из прошлого какую-нибудь подсказку. Что-то такое, чего раньше не заметил, не понял, не придал значения.

Июнь 1929 г.

      Тот же самый человек неторопливо идёт по константинопольской набережной Серкеджи. На нём такой же дорогой костюм. Голова мужчины так же непокрыта, но узнаешь его далеко не сразу – мешает ухоженная чёрная борода. Вокруг мельтешат уличные торговцы, посредники, сводники и просто попрошайки. Но торговец антиквариатом Якуб Султан-заде – именно так написано в его паспорте – не собирается ничего покупать.

      Через сорок минут пароход отчалит от пристани, багаж давно перенесён в каюту, осталось только проститься с этим ярким, шумным, но удивительно спокойным городом. Ещё раз напоследок насладиться ощущением свободы, собственной неприметности, неузнанности.

      Там, куда он уплывает, его – под другим именем – знали все. О нём писали в газетах и даже слагали стихи:

      Человек, среди толпы народа

      Застреливший императорского посла…

      Тяжеловесные строки, больше подходящие для эпитафии. И кому какое дело, что в действительности всё было совсем не так. Люди верят написанному, но ещё больше – придуманному ими самими.

      Намётанный глаз Якуба улавливает в толпе нечто такое, отчего ощущение свободы сразу пропадает. Возле трапа терпеливо переминается с ноги на ногу пожилой человек с ярко выраженной славянской, буржуазно-профессорской внешностью: пенсне на носу, бородка клинышком, летний костюм в полоску, тросточка и шляпа-канотье. Всё это – включая лицо незнакомца – далеко не первой свежести. Типический эмигрант, у которого не хватило средств добраться до Парижа. И какого чёрта ему здесь понадобилось?

      Десну под вставными передними зубами начинает дёргать – верный признак надвигающихся неприятностей. Яков поспешно отворачивается, надеясь проскочить к недалёкому уже трапу. Но тут же слышит звонкий, хоть и несколько дребезжащий возглас на русском языке:

      – Доброе утро, Яков Григорьевич! Позвольте вас отвлечь на пару минут?

      Отвлекаться молодому человеку совсем не хочется, уже потому лишь, что его сейчас