На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939–1945. Ханс фон Люк

службы оказались не готовы к такому количеству пленных. Имей они самые благие намерения, и то просто не смогли бы быстро оказать помощь всем и отправить в глубокий тыл. Не в лучших условиях оказывались и русские офицеры. Они тоже лежали безучастные ко всему. То и дело кто-нибудь затягивал песню, одну из тех, в которых приоткрываются дальние уголки русской души. Я испытывал жалость к ним, они были такими же, как мы, живыми людьми.

      Мы научились видеть скрытую сторону их характера, незаметную для иностранцев с первого взгляда. Они чем-то походили на детей, которые могли сосредоточенно отрывать крылья мухе, а в следующую минуту рыдать над мертвой птичкой. Они могли разломить последний кусок хлеба и отдать чужому человеку, а в следующую минуту ударить того же самого человека по голове. Они воевали тем, что имели. Как-то мы вошли в одно брошенное село. К нам бросилась собака. Она виляла хвостом и скулила. Когда мы попробовали погладить и успокоить пса, он заполз под бронемашину. Вдруг мы услышали грохот взрыва. Машина получила повреждения, но, по счастью, не загорелась. Мы бросились к ней и увидели мертвого пса. Как видно, мина пряталась в его шерсти. Когда собака залезла под машину, рычаг детонатора зацепился за днище, замкнул контакт и вызвал взрыв. Собаку учили есть под бронетехникой. К сожалению, после такого опыта мы стали стрелять во всех собак, которые приближались к нам.

      В то время, как основная масса русских пленных, похоже, воспринимала свою участь как волю Божью, сами мы очень боялись угодить в руки к русским. Не раз мы слышали, как тяжелораненые просили:

      – Пожалуйста, возьмите нас с собой, а если не можете, пристрелите. Мы не хотим попасть в плен к русским.

      В один из дней я попросил разрешения поехать в Смоленск, чтобы посмотреть на кремль. С собой я взял дежурного офицера и двух солдат в качестве охраны. В тот момент немцев в городе было мало, поскольку «котел» образовался к западу от него и сейчас его зачищала пехота.

      Смоленск казался брошенным. Промышленным объектам были нанесены огромные повреждения, то же можно сказать и о мостах через Днепр. Среди руин гордо высился, вздымаясь в небо, смоленский собор. По всей видимости, он почти не пострадал. Я пошел вслед за женщинами и стариками и, войдя в собор, поразился его красоте. Все выглядело в полном порядке. Алтарь стоял украшенным, горели свечи, их огоньки отсвечивали от золотых окладов икон, создавая праздничное настроение. Когда вместе со своими спутниками я приблизился к алтарю, бедно одетый старик с длинной бородой обратился ко мне на ломаном немецком:

      – Господин офицер, я был здешним попом до Ленина со Сталиным. Много лет прятался. Кое-как перебивался у сапожника. Теперь вот вы нас освободили. Могу ли я отслужить в соборе первую обедню?

      – Как же так получилось, – спросил я его, – что ваш собор в таком отличном состоянии?

      Ответ поразил меня:

      – Сразу же после революции русские эмигранты, уехавшие в Америку еще в царские времена, выкупили