Кибернетика и общество (сборник). Норберт Винер

различие между пассивным сопротивлением природы и активным сопротивлением некоего соперника заставляет думать о различии между ученым-исследователем и воином (или игроком). Физику-исследователю приходится постоянно проводить эксперименты, и ему не нужно опасаться, что природа со временем раскроет его приемы и методы и изменит свою линию поведения. Следовательно, в своей работе он руководствуется наилучшими намерениями, тогда как игрок в шахматы, совершив всего одну ошибку, выясняет, что бдительный соперник готов воспользоваться полученным преимуществом и одержать победу. Значит, действиями шахматиста руководят не столько наилучшие, сколько наихудшие намерения. Возможно, тут я исхожу из личных предубеждений, поскольку сам нашел возможным эффективно трудиться в науке, а вот в шахматах на мою долю регулярно выпадают поражения вследствие моей невнимательности в критические моменты игры.

      Получается, что ученый склонен воспринимать своего противника как благородного врага. Такое отношение необходимо для полноценной научной деятельности, однако превращает ученого в игрушку в руках беспринципных милитаристов и политиканов. Кроме того, данное отношение затрудняет для широкой публики понимание позиции ученого, ведь публика куда больше интересуется индивидуальными противниками, чем таким противником, как природа.

      Мы погружены в жизнь, где мир как таковой подчиняется второму закону термодинамики: хаос нарастает, а порядок уменьшается. Но все же, как мы видели, второй закон термодинамики, оставаясь неопровержимым для замкнутых систем, решительно не имеет силы в отношении ее неизолированных частей. Существуют локальные и временные «островки» уменьшающейся энтропии в мире, где энтропия в целом возрастает, и наличие этих «островков» позволяет некоторым из нас доказывать реальность прогресса. Что же можно сказать об общем ходе битвы между прогрессом и возрастающей энтропией в мире, непосредственно нас окружающем?

      Всем известно, что эпоха Просвещения взлелеяла идею прогресса, даже пускай среди мыслителей XVIII столетия были те, кто полагал, что прогресс подвержен закону убывания плодородия и что «золотой век» общества вряд ли будет слишком сильно отличаться от картины, наблюдавшейся вокруг. Разрыв в «ткани» Просвещения, обозначенный Французской революцией, сопровождался повсеместным возникновением сомнений в обоснованности прогресса. Например, Мальтус считал, что культура его эпохи вот-вот падет под натиском неконтролируемого роста народонаселения, пожирающего все достижения человечества.

      Линия духовной преемственности от Мальтуса к Дарвину очевидна. Великий вклад Дарвина в теорию эволюции заключался в том, что он стал трактовать эволюцию не как самопроизвольное восхождение от высшего к высшему, от лучшего к лучшему, в духе Ламарка, а как явление, в рамках которого живые существа проявляют: а) спонтанное стремление развиваться во многих направлениях и б) стремление сохранять образцы