Ангелы не умирают. Екатерина Оленева

ятиях. – Это действительно ты?! Или у меня наркотический бред? Если это сон, то я боюсь очнуться. Пусть он длится вечность! Никогда не кончается.

      – Вечность? – зарылась она руками в мои волосы, глядя в глаза насмешливо и призывно. – Мой маленький братец! Ты понятия не имеешь о чём говоришь. Вечность – это, пожалуй, всё-таки слишком долго. Поверь мне. Уж я-то знаю.

      Она могла говорить всё, что что угодно. Я не слышал её слов – лишь звуки голоса. Лишь его богатые переливы достигали сознания, а всё остальное оставалось где-то вовне.

      Сестра засмеялась и её смех, с низкой хрипотцой и снисходительно-надменными нотками, о которых я успел забыть, принадлежал ей, несомненно.

      Только ей!

      И я наслаждался этим, как наслаждается солнечным теплом человек, ещё недавно замерзающий насмерть.

      Из всех женщин, которых я знал, только Синтия умела так смеяться.

      Только её смех мог заставить меня терять голову, раз за разом, снова и снова.

      И я не собирался себе отказывать в утолении голода, который жил во мне так долго.

      Подхватив её на руки, я привычно, как часто делал это в прошлом, спустился по лестнице и вошёл в музыкальный зал.

      Как в старые времена здесь горел камин.

      Ярко пылали дрова, отбрасывая горячие алые отблески на мебель, на стены, на ковёр в виде шкуры белого медведя, небрежно брошенный на пол.

      На него я и уложил осторожно мою драгоценную ношу.

      Прикосновение к лёгкому хрупкому телу заставляло голову кружиться, сводило тело томящей судорогой желания, одновременно и сладкого, и мучительного.

      Мне хотелось овладеть Синтией глубоко и быстро, так яростно и полно, как это только возможно.

      Я истосковался по её прохладной, гладкой, как атлас, коже. По горячим, дерзким, откровенным губам, не боящимся отдавать и брать, просить и требовать. По груди с твёрдыми, маленькими, очень чувствительными сосками, твердеющими от моих прикосновений.

      Волосы Синтии рассыпались поверх светлого коврового меха и отливали золотом в свете пламени.

      Огонь подобрался так близко, что делалось горячо.

      Серые глаза её затуманились, полуоткрытые губы дрожали от предвкушения удовольствия, ланиты разгорелись от жара.

      В этот момент Синтия казалась мне обольстительнее любой сирены.

      Она была в тысячу раз прекраснее, хотя бы потому, что была настоящей, живой, горячей. Упрямой, как тысяча вредных чертей. Безрассудной, непредсказуемой, иногда – жестокой, но это никогда не умоляло её привлекательности в моих глазах.

      – Альберт? – задыхаясь, прошептала она моё имя.

      – Что?

      – Возьми меня. Я хочу тебя. Хочу безумно. Прямо сейчас. Я так долго этого ждала. Мне кажется, я умру, если не почувствую тебя в себе.

      Её руки блуждали по моему телу хаотично, словно у слепой или у девственницы.

      Она цеплялась за меня с вампирской жадностью.

      Меня не нужно было уговаривать дважды. Повторять ещё раз.

      Моё желание было не менее нетерпеливым. Сжигающий меня огонь требовал выхода.

      У нас ещё будет время на ласки, самые изысканные и изощрённые, какие только можно представиться, а сейчас я хотел слиться с ней так быстро, как только это возможно.

      Привычная упругость её стройных бёдер.

      Обманчивая хрупкость стана, когда, кажется, сделай одно слишком резкое, слишком грубое движение и она переломится, словно фарфоровая статуэтка, прямо у тебя в руках.

      Трепещущая от частого дыхания грудь.

      С тихим стоном, напомнившим рычание, я вошёл в неё глубоко и сразу, до конца, заставляя рвануться, как попавшую в силок птицу – она была внутри сухая, горячая, узкая.

      Мы оба слишком торопились.

      Наверное, я сделал ей больно.

      Впрочем, Синтия любила боль.

      Любила, когда в постели её подавляли, заставляли подчиняться, терять контроль.

      В реальной жизни она была властной и спесивой. Возможно то была своеобразная компенсация?

      Я замер, закрыв глаза, чувствуя, как заполняю собой её узкое тугой лоно. С трудом удерживаясь от желания продолжить.

      Грубо брать. Врываться, раз за разом разоряя все алтари. Вдалбливаться, достигая края, не взирая на последствия.

      Иногда в прошлом мы играли вот в такие вот «изнасилования». Она сопротивлялась, я ломал её сопротивление. Нас обоих это заводило.

      Закрыв глаза и сжав зубы, я замер.

      Руки Синтии крепко обняли меня за спину.

      – Не останавливайся, прошу. Не надо…

      И я заскользил в горячих глубинах её тела, задыхаясь от наслаждения, которое мог получить только у неё, утопая в удовольствие, которое мог разделить только вместе с ней.

      Влажная тьма, кольцами змеи обвивающаяся корни и недра.

      Волны неги, поднимающиеся всё выше и выше, обостряя восприятие,