Темное дитя. Ольга Фикс

лет как здесь, а кажись, вчера только. Ты, это, кричи если что, не стесняйся. Токо не так громко. А то я уж решил, убивают кого. Поседел весь, пока добежал.

      Я рассмеялась. Волосы у парня были льняные, как только у северян каких-то бывают.

      – И ты так, запросто, рванулся помочь? А если б вправду кого-нибудь убивали?

      – Дак, это… – Приподняв край майки, парень продемонстрировал пистолет.

      – Я ж, это, в шмире (в охране) работаю. Привык уже, без нешека (без оружия) никуда. Хотя если б не было, палку бы какую приспособил. Тут же главное не ждать, а самому, это, сразу жахнуть. Пока с другой стороны не очухались.

      – Ясно. Теперь буду спать спокойно, зная, что за люди у меня за стеной. Даня, ты извини. Мне ужасно неудобно, но я только час назад…

      – Да ладно, чё! Бывай, короче. Обживешься, на чай зови. Или на чего покрепче. Мы насчет этого завсегда.

      Дани шутливо откланялся, и дверь за ним затворилась.

* * *

      Я обошла квартиру. Заглянула в ванную, туалет, кладовку, пошарила под обеими мойками. Время от времени то справа, то слева слышалось сдержанное хихиканье. Но везде было пусто, никто ниоткуда не показывался.

      Наконец я сдалась. Выйдя на середину салона, я строго произнесла:

      – Хватит! Поиграло, и будет. Что б ты ни было, выходи! Рассказывай, что ты, на фиг, такое. А то я завтра священника позову. Со святой водой.

      Хихиканье сделалось громче.

      – Я серьезно! Есть у меня тут один, знакомый. Из Сергиева подворья.

      Хихиканье зазвучало громче, как бы сразу со всех сторон.

      Ну ясно, еврейская нечисть православных священников не боится. И как я теперь спать здесь буду? Может, к Дани этому напроситься? Изобразить внезапную страсть? А дальше что? В Москву возвращаться? Приехала, называется, к себе домой…

      – А ну тебя! – Бросив поиски, я возвратилась в папы-Сашину комнату. – Делай что хочешь. Я устала и спать иду. Хватит с меня этой чертовщины.

      Повернувшись к стене, укрывшись с головой одеялом, я вдохнула давно забытый запах папы-Сашиного одеколона. Он был здесь на всем: на матрасе, на подушках, он, похоже, намертво въелся в деревянное изголовье.

      Я твердо решила, что мне все пофиг. Буду здесь спать. Буду здесь жить. А оно пусть себе как знает.

      Кто-то легонько тронул меня за плечо. Я нехотя повернулась. В слабом свете ночника на меня смотрели два голубых, вполне человеческих глаза, очень похожие на папы-Сашины. Брови домиком. Ресницы такие светлые, что почти уж и не видны. Спутанные грязные волосы до плеч. Скуластая мордашка с острым носиком и огромным ртом, готовым чуть что скривиться от плача или разъехаться до ушей в улыбке.

      – А ты не знаешь, кто я! – Хихиканье, переходящее в смех.

      – Не знаю. Ты ж не хочешь говорить.

      – А я знаю. Ты – Соня. Они говорили, что ты придешь.

      – Ну вот, я пришла. А они – это кто?

      – Мама с папой.

      – И где ж они?

      – Папа умер, ты знаешь. А мама ушла.

      – Ушла? Куда же она ушла? И почему тебя не взяла с собой?

      – Мама ушла туда, куда мне нельзя.