Толстовский дом. Елена Колина

шестом. Теперь этот фильм будут повторять каждый год в новогодние праздники.

      – Послушайте, ну вы хоть что-нибудь понимаете? – сказала Надя.

      – Все, безусловно… – ответил Женя.

      – Где вы находитесь, по-вашему?..

      – Я у себя дома нахожусь, Третья улица Строителей, дом двадцать пять… – сказал Женя.

      – Нет, это я живу Третья улица Строителей, дом двадцать пять, квартира двенадцать… – сказала Надя.

      Андрей Петрович одобрительно хмыкнул:

      – Нам нужно именно такое искусство, которое… которое…

      – … которое объединяет людей, рождает общенародные традиции, – помогла Ольга Алексеевна.

      – Прямо в точку, – похвалил Андрей Петрович.

      Андрей Петрович и Ольга Алексеевна лежали в постели – они всегда засыпали под телевизор, иногда Ольга Алексеевна в полусне вставала выключала, а иногда ночью просыпалась, и перед ней мерцала картинка.

      В квартире было два телевизора, что поражало всех пришедших в гости, всех «неноменклатурных» гостей, – два телевизора! В гостиной «Сони», в спальне маленький «Панасоник». «Не потому что мы, как какие-нибудь торговые работники, ни в чем не знаем меры, – объясняла Ольга Алексеевна. – В гостиной положено иметь телевизор для всей семьи, а в спальне телевизор, потому что Андрею Петровичу нужно быть в курсе последних новостей, как только он проснется».

      Ольга Алексеевна никогда за глаза не называла мужа «Андрей» или «Андрюша», только «Андрей Петрович». И он никогда не говорил о жене «Оля», только «Ольга Алексеевна» или «моя супруга Ольга Алексеевна». Гости, что бывали в доме, услышав, как супруги обращаются друг к другу за праздничным столом: «Ольга Алексеевна, подавай чай» или «Андрей Петрович, помоги мне принести горячее», – удивлялись, что это, партийная привычка, особое почтение друг к другу, а может быть, в их положении принято так официально?

      Никто и представить себе не мог, какая сочилась сладость, когда в доме не было чужих. Наедине и при дочках они обращались друг к другу «Андрюшонок» и «Олюшонок», а девочки называли их «мусик» и «пусик». «Мама» и «папа» никогда не звучали в доме, только «мусик» и «пусик» или «мусечка» и «пусечка».

      Андрей Петрович ворочался, пристраивая живот, раздраженно отгоняя ежевечернюю мысль «надо бы начать делать зарядку» и тут же заменяя ее на другую, спасительную мысль «надо было брать югославский гарнитур, там кровать шире».

      – Ох, пожалуйста, Андрюшонок, не переживай, помни о своем сердце… Мы ведь уже все решили… – Ольга Алексеевна закрыла глаза.

      – Почему вы переставили мой шкаф? – спросил Женя.

      – Как его внесли, так он и стоит… – едко ответила Надя.

      – Это мой гарнитур… это польский гарнитур… восемьсот тридцать рублей… – промямлил Женя.

      – И двадцать сверху, – заметила Надя.

      – Я дал двадцать пять… – растерянно сказал Женя.

      – Взять в дом ЕГО дочь… об этом не может быть и речи, – повторил Андрей Петрович и нелогично