Несломленная. Елена Докич

мама пытается засунуть его в эту несчастную шину. Я пою и размахиваю перед ним разными вещами – например, картинкой с Минни Маус, которую я вырезала из журнала. Почему-то Минни всегда его успокаивает.

      Тем временем папа по-прежнему живет в нашей квартире в Осиеке – держит оборону, зарабатывает как может и посылает деньги нам. Зарабатывать нормально все сложнее: обстановка в Югославии накаляется, и доход становится нестабильным. У нас начинаются настоящие финансовые трудности. Нам хватает только на еду – мы едим хлеб с маргарином, но все равно к концу некоторых недель у нас нет ни гроша.

      К счастью, я родилась с талантом, который может вытащить нас из этого ада.

* * *

      Когда мне было шесть, я открыла для себя занятие, приносившее мне невероятное удовольствие и удовлетворение. Тогда я еще воспринимала теннис не как спорт, а просто как игру, смысл которой – прицелиться и направить маленький желтый мяч в человека по ту сторону сетки. Однако тогда же я впервые испытала со стороны отца давление и, что гораздо хуже, боль.

      До тех пор папа никогда не повышал на меня голос. У меня никогда не было серьезных неприятностей. Пока в моей жизни не появился теннис, я росла счастливым беззаботным ребенком. Но в тот день, когда я начала играть, это изменилось: вместе с теннисом я узнала побои и насилие.

      Мой папа может сорваться в любую минуту. Один из первых эпизодов произошел после моего очередного занятия с тренером. Тренировка была сравнительно легкой. Тренер шутит со мной и смеется сам, я тоже хихикаю. Я работаю на всю катушку – по-другому я просто не умею. Но сегодня это еще и весело.

      Когда я выхожу с корта, на лице моего отца резкое неодобрение. По пути домой он говорит мне, что я его подвела. «Теннис – это не развлечение», – добавляет он и в наказание отправляет меня на пробежку по парку. Пятнадцать минут я бегаю, а потом мы садимся на трамвай и в тишине едем домой. Пока мы в лифте поднимаемся в квартиру, он начинает ругать меня на чем свет стоит. Ругань перерастает в крик. Он разносит меня за все, что я неправильно делала на тренировке, кричит, что я безнадежна.

      Его ярость достигает апогея, когда мы заходим в квартиру. Мама на работе, так что мы с ним вдвоем. Он вопит все громче, и вот мне уже кажется, что стены дрожат от его криков. Потом он дает мне пощечину. Его огромная правая ладонь бьет по щеке шестилетнего ребенка – один раз, второй, третий. Мой шок даже сильнее, чем боль от удара. Он никогда ничего такого не делал. Отец никогда меня не бил. У меня по лицу бегут горячие слезы. Я не понимаю, что происходит. Да, я видела, как он в ярости переворачивал обеденный стол, кричал на маму и кидал об стену тарелки с едой. Но он никогда не бил меня.

      – Иди делай уроки, – гремит он.

      Я киваю и послушно ухожу, не в силах сдерживать слезы. Папа уходит из квартиры, громко хлопая входной дверью.

      Трясущейся рукой я снимаю телефонную трубку и звоню маме на работу. Я так сильно плачу, что едва могу говорить.

      – Он меня ударил, мама, – с трудом выговариваю