Мельница времени. Виктор Николаевич Попов

лков, таящихся на Краях Земли. Поскольку не должно было остаться ни единой живой души, которая бы не познала ее. А потом не сетовала, что ее обошли стороной и тем самым незаслуженно обидели.

      Со всех концов Белого света слетались стаи птиц и облака насекомых, сбегались звери и стада животных, приплывали косяки рыб. Все приносили щедрые дары и складывали их горами у ног, обутых в сафьяновые сапоги с изумительной отделкой. Они, с алмазными подковками звездной россыпи на каблуках, были тонко изукрашены золотыми нитями из солнечных лучей и серебряными строчками из лунного сияния.

      У Всевышнего родился долгожданный первенец!

      Род, как на троне, восседал средь упругих ветвей Мирового Дерева, милостиво кивал текущему перед ним потоку гостей, всем вместе и каждому в отдельности, и не сводил глаз с лучезарного младенца. Тот покоился в нежных объятиях супруги, светящейся от счастья Матери Сыра-Земля. Чуть позади них полукругом стояли обитавшие тут же в Вырии божества всей живности, Старые.

      Когда последняя из нескончаемой череды посетителей пчелка одарила солнечное дитя янтарной капелькой ароматного меда и отлетела, самая уважаемая из всех Старых, птица Рарог, стоявшая за правым плечом Рода, склонила голову и, обратившись к нему, почтительно спросила:

      – Не пожелаешь ли по такому случаю всеобщее празднество объявить?

      Всевышний вопросительно взглянул на жену. Та зарделась от удовольствия и благодарно улыбнулась супругу. Тогда он чуть поворотил голову назад и промолвил:

      – Что ж, пожалуй. Не всякий же день первенцы нарождаются. Оглашай!

      – На сколько дней гулянья прикажешь устроить? – последовал вопрос. – На месяц, на неделю?

      Род ненадолго задумался, а потом изрек:

      – Тридцать дней слишком уж много будет. Семь – мало. Оглашай священное число, указующее прямой путь к Прави, тринадцать!

      Рарог горделиво расправила крылья, тряхнула перьями и придала им торжественную пышность. В этот миг стало видно, как от прилива воздуха внутренние их части коротко возгорелись, словно набравшие силу уголья. Потом она приосанилась, более став похожей на гору, и распахнула огромный загнутый клюв.

      Подобно грому, рожденному столкновением всех плавающих над Землей грозовых туч, из поднебесья пророкотало:

      – Слу-ушать все-ем! Праздник! Праздник! Праздник! С яствами и гуляньями, играми и потехами, песнями и плясками! В честь святого события длительностью священного числа – праздничные святочные дни! Из года в год!

      Раскаты голоса мощно ринулись вниз и широко потекли в стороны. По полям, лугам, руслам рек и колеям дорог. Везде и всюду. Они проникали в каждую берлогу, норку, гнездо и дупло. Стучали в калитки, ворота, оконные переплеты и двери.

      Над трубами то тут, то там стали подниматься многочисленные дымки – в избах и теремах пошла подготовка к празднику. В пышущих щедрым жаром печах зарумянились баранки, коровки и козульки. От этого изобилия вверх заструились умопомрачительные ароматы. Рарог с блаженным видом втянула их, сглотнула набежавшую слюну и сказала:

      – Хорошо готовятся, искренне.

      Вдруг она брезгливо сморщилась и настороженно завертела головой. Сначала все присутствующие вопросительно воззрились на нее. Но через короткое время тоже начали озираться по сторонам. Аппетитные тона выпечки постепенно заглушились чем-то непотребным и отвратительным. Запахло сероводородом и какой-то тошнотворной тухлятиной.

      У самых корней Дерева принялась расти куча земли, будто наружу рвался гигантский крот. Когда она достигла размеров приличного холма, по внешним ее склонам покатились комья и отверзли в центре широкий вертикальный проход. Еще миг, и из него вылезла гнусная образина.

      Ее безбровый лик был мертвенно бледен и покрыт слизью, как тело червя, что создавало абсолютно отталкивающее впечатление. Тяжелые без ресниц веки нависали над запавшими внутрь белесыми, как у вареной рыбы, глазами. Острый раздвоенный подбородок заканчивался жиденькой козлиной бороденкой. Однако бугристый череп, кое-где покрытый пучками редких бесцветных волосенок, венчал массивный обруч из крупных драгоценных каменьев. Да и одежда была ему под стать: скроенная из чистого золота и богато украшенная самоцветами.

      – Озем?! – с негодованием выдохнул Род. – Ты по какому праву здесь?! Иль память отшибло, что удел твой – подземелья, где вечно тебе и пребывать должно?!

      Тот противно захихикал, потер костлявые пальцы с длинными загнутыми ногтями и, кривляясь, ответил:

      – Так ведь только что воля твоя была объявлена. Всем без исключения в празднествах участвовать. Эта птичка голосистая так громко вопила, что приглашение и до нашего мира дошло. Не смог удержаться, чтобы лично не явиться. От всех нас за щедрость тебя поблагодарить.

      И он отвесил шутовской поклон.

      Род сдвинул брови и произнес:

      – Расслышал-таки! Всегда твоему слуху дивился, твоей способности улавливать то, что тебе не предназначено.

      – На том и стоим, – скривился в ухмылке Озем. – Подслушать, подсмотреть