Вторая жизнь Дмитрия Панина. Зоя Криминская

      1

      Дмитрий открыл глаза, чуть приподнял голову и увидел её.

      Она стояла у железной ножки кровати, изогнув спину, подняв высоко блестящий черный хвост, и терлась о кровать поисках ласковой руки, которая прошлась бы по её блестящей шерстке.

      Когда она повернулась, Дима увидел зеленые круглые глаза, белый передничек-слюнявчик на груди.

      Кошка заметила, что на нее смотрят, издала звук, похожий на заведенный где-то вдалеке мотор: как понял Дима, она выдавала эти звуки за мурлыканье, и скользящей грациозной походкой путаны, идущей мимо потенциальных клиентов, направилась в сторону его кровати, распушив на своей черной негритянской мордашке ослепительно белые волоски усов и бровей. Кошка исчезла из его поля зрения, но он почувствовал мягкое шерстяное прикосновение к своей руке, пошевелил пальцами, хотел опустить руку и погладить животное, ластившееся к нему, но не смог двинуть рукой.

      Панин с трудом оторвал голову от подушки и огляделся: руки и ноги его оказались примотаны к кровати, причём так, что он мог лишь слегка двигать пальцами. Панин перевел глаза на потолок. Потолок был незнакомый, высокий, побеленный, с темным пятном как от пролитого кофе в углу. Приподнявшись повыше и оглядевшись по сторонам, увидел комнату с тремя кроватями, на четвертой лежал он, с двух других на него глядели в две пары глаз мужчины в пижамах и тапочках, третий лежал, отвернувшись к стене.

      От совершённого усилия страшно заломило затылок, он застонал и лег обратно на подушку.

      Вчерашний день тонул во мраке, и Диме никак не удавалось вспомнить, как он сюда попал, почему связан, и странно, непривычно болит голова. Он лежал прикрученный бинтами к никелированной кровати, смотрел то на кошку, которая безнаказанно вспрыгнула ему на грудь, то на склонившегося над ним мужчину и пытался понять, что говорит этот патлатый сосед, незаметно подобравшийся к кровати и смотрящий на Диму из-за спадающих на глаза косм, как болонка выглядывает из-под давно нестриженой челки.

      В голове у Димы стоял белесый, как разбавленное молоко туман, в котором не видно было ни зги, причём таинственным образом полностью исчезли некоторые конкретные слова и понятия: кто он, где находится, и почему именно здесь? В молоке копошились неясные фигуры, слышались враждебные голоса, что-то мелькало, стучало, гремело, и понять, что же такое происходило вчера, не было никакой возможности.

      Дима смотрел на задающего один и тот же вопрос патлатого и с третьего раза разобрал, что тот говорит:

      – Нос чешется? У тебя нос чешется?

      Как только Дима понял вопрос, тут же почувствовал нестерпимое желание почесать нос и рванулся сделать это, но не поднял руки и на сантиметр, бинты из-за резкого движения больно врезались в кожу.

      – Тихо, тихо, – сказал патлатый, наклонился и с превеликой осторожностью, как будто касался хрупкой вазы из тончайшего фарфора, своими заскорузлыми рабочими пальцами, шершавыми и жесткими, почесал Диме нос.

      Эту сцену застала медсестра, вошедшая в палату со шприцом, за ней маячили двое здоровых, широкоплечих, белые халаты трещали по швам на их могучих плечах.

      – Всё спокойно, – сказала медсестра, и Дима удивился не её появлению в палате со шприцами в руках, а тому, что он так быстро вспомнил это слово, само всплыло в памяти: медсестра.

      – Лена, может не нужно, а? – вопросительно-просительно протянул патлатый.

      – Кузьмичев, ложитесь, вам нельзя пропускать уколы, и вы это прекрасно знаете, ну-ка давайте ягодицу.

      – Да я не то, не про себя – Кузьмичев, продолжая говорить, укладывался на живот, – я про новенького. Развязали бы его…

      – Тебя забыли спросить, что делать… – отрезала Лена, но патлатого поддержал другой, молоденький, с синими глазами, и золотистым хвостиком сзади. Максим, как потом оказалось.

      – Он давно очнулся, лежит тихо, не буйный, но может надо человеку в туалет…

      – Вот и второй доктор выискался, они всё лучше всех знают, – сказала Лена, но посмотрела на Диму внимательно, наклонилась, заглянула в глаза.

      – Сейчас врача позову, пусть он решает…

      Она вышла из палаты, а за ней, как привязанные веревочкой к подолу, вышли санитары.

      Когда Дима вновь очнулся, был вечер, он лежал не прибинтованный, голова не гудела, а слегка ныла. Он сознавал сейчас, что он – Дмитрий Панин, как всегда, каждый день, пробуждаясь, он знал, кто он и где он, и почему здесь находится.

      Сейчас он точно знал первое, предполагал, что лежит в психиатрической больнице, но как он сюда попал, вспомнить не мог. Он побродил по своему недавнему, покрытому густой пеленой непроницаемого тумана прошлому, вспомнил черную кошку, и осторожно, не отрывая головы от подушки, оглядел палату: кошки не было.

      Как ни мало заметно было движение его глаз и головы, кто-то уловил это, и к кровати подошел немолодой, взъерошенный человек. Дима, напрягаясь, вглядывался, потом спросил:

      – Это ты чесал мне нос в прошлый раз?

      Мужчина,