Отворите мне темницу. Анастасия Туманова

Николай Мефодьевич.

      В комнате надолго воцарилась тишина. Со двора доносились мерные удары топора. Жизнерадостно гомонили в лужах воробьи. На заборе, хлопая крыльями, заорал петух – и, захлебнувшись, рухнул наземь, поверженный запущенным из сеней валенком. «Да чтоб тебя, труба ерихонская! Дитё побудишь! Вот ей-богу, на лапшу пущу!» – раздался придушенный Дунькин крик. Закатов хмуро усмехнулся.

      Агарин, наконец, отошёл от окна и снова принялся ожесточённо мерить шагами комнату.

      – Вспомните, Никита Владимирович… Ведь нам обоим в уезде предлагали поступить в мировые посредники! Я тогда отказался… Отказался по слабости своей, понимая, что не только справедливым быть – видеть этих мерзавцев с их нытьём и просьбами у себя в имении не смогу! А вы… вы согласились! Помнится, я тогда восхищался вашей волей, умением скрепить сердце, задушить в себе горе ради общественных интересов… Ждал, что вы всей душой будете на стороне себе подобных! А вместо этого?! Что вами движет, Никита Владимирович? Какие идеалы, какие убеждения? Даже если оставить в стороне то, что вы – дворянин… Вы ведь человек! С душой и живым сердцем! Вы супругу свою любили и почитали! Неужто не боитесь, что Настасья Дмитриевна сейчас в гробу переворачивается?! Вы ведь с её убийцами, с душегубами либеральничаете! Сами признаёте, что они и младенца не пожалели б, кабы не доблесть Дунькина! При этом один вы во всём уезде мужикам земли нарезали… да ещё какой земли! Чистый пух, хоть три раза в год с неё снимай! И для других землицу выбиваете, со мной спорите и с другими… Не понимаю, не понимаю!!!

      Последние слова Николай Агарин почти выкрикнул… и умолк, остановленный ладонью, опущенной на его плечо.

      – Николай Мефодьевич… Успокойтесь. Сядьте же, выпейте… моя Дунька неплохой ерофеич делает. Да я вам сам и налью. Нет-нет, до дна, иначе не проберёт, знаю что советую… Ну? Ну? Вот так. Пробежал по сердцу ангел босыми ножками?

      – Вы – сумасшедший. – убеждённо сказал Агарин, ставя на стол пустой стакан.

      – Возможно. – не сразу отозвался Закатов. Долго молчал. Молчал и Агарин.

      – Послушайте, Николай Мефодьевич, – наконец, снова заговорил хозяин дома. – И не примите на свой счёт то, что я скажу. У меня и в мыслях нет обидеть ни вас, ни кого-то ещё из соседей. Как бы мы ни относились к Манифесту, как бы ни размахивали своим дворянством – дело сделано, и вспять ничего не поворотить. С этим вы, надеюсь, спорить не станете? Мужики получили волю и требуют земли. На мой взгляд, тоже спорить не с чем: они живые люди и есть хотят. Те куски, которые им по новому закону положены, – просто курам на смех. Это втрое меньше против того, что они прежде запахивали. Но мы эти куски обязаны предоставить согласно воле государя. И от нас зависит, будут ли продолжаться бунты в уезде, – или, наконец, все придут в себя, успокоятся, вспомнят о долге и…

      – Я успокоиться, воля ваша, не могу! – хрипло перебил Агарин. – Да и вы на святого не похожи, Никита Владимирович.

      – Упаси Господь. – без улыбки согласился Закатов. – Вы вот