Темные отражения. В лучах заката. Александра Бракен

груди. Я обхватила его за талию, чтобы помочь ему держаться на ногах – но на самом деле, чтобы самой убедиться, что с ним все в порядке. Что он жив.

      Лиам наклонился ко мне:

      – Поцелуй меня снова.

      Что я и сделала, мягко и быстро, прямо в тот уголок губ, где виднелся маленький белый шрам. Заметив выражение моего лица, он добавил:

      – Жизнь в одно мгновение пронеслась перед глазами. И в ней было недостаточно поцелуев.

      Коул фыркнул, но его тело по-прежнему было скованным от гнева, которому он не мог дать выход.

      – Ничего себе, малыш. Обычно ты так складно не выражаешься.

      Мы подняли Лиама в кузов пикапа и положили рядом с Толстяком, который стиснул в кулаке остатки разбитых очков.

      – Вот черт, – выругался Лиам, увидев эту картину. – Мне жаль, приятель.

      – По рецепту, – произнес Толстяк тихим, скорбным голосом. – Эти линзы были сделаны по рецепту.

      Коул вытащил из-под брата кусок ярко-синего брезента и накрыл всех троих.

      – Это еще зачем? – спросила Вайда, сразу же попытавшись сесть.

      – Лежите и не высовывайтесь. Мы постараемся убраться как можно дальше отсюда, а потом сменить машину. Не исключено, что они следят и за этой.

      – Я хотела бы официально заявить, что это чертовски хреново.

      – Принято, – кивнул парень, поднимая борт кузова.

      Я снова уселась за руль, ощущая вибрацию заведенного двигателя. Клэнси наконец удалось скинуть с себя наволочку, и я, хотя и не смотрела в его сторону, краем глаза замечала, как он смотрит на меня. В первый раз за эти недели угрюмое выражение испарилось с его лица, и он… улыбался. Потом он отвел взгляд и покосился на Коула, который, закрывая дверь, хлопнул ею так сильно, что автомобиль закачался. Коул держал на коленях какую-то кожаную сумку и пистолет, который он, вероятно, забрал у одного из солдат. Его рука по-прежнему дергалась, сжималась и разжималась, пока он наконец не подложил ее под себя. Эта картина сразу подбросила мне воспоминание: «Мейсон. Красный. Огонь». И сразу же в моей голове соединились вместе оставшиеся кусочки пазла.

      Красные в Термонде двигались странно: они бродили, пошатываясь, в то время как остальные просто ходили или взмахивали кулаком, когда другой помахал бы рукой. Но тогда я считала, что причиной этих странных подергиваний были усмиряющие устройства, которые были на них нацеплены.

      Но Мейсон… те дети в Нэшвилле прозвали его Дергунчиком из-за того, что все его тело подергивалось в странном ритме. Тогда мне некогда было задумываться почему: я просто предположила, что это было связано с тем, как его обучали и как сломали его сознание, пытаясь превратить в идеального солдата.

      Все они, Красные, вероятно, в той или иной степени страдали от приступов нервного тика. И если я смогла догадаться об этом, столкнувшись лишь с несколькими из них, неужели эти характерные проявления не были замечены тем, кто не один год находился с ними рядом: планировал их обучение, участвовал в нем и наблюдал за их тренировками?

      – Клэнси… – начала я.

      – Это