Твой выстрел – второй. Юрий Смирнов

тебя иду, сахарный, – сказал отец, приближаясь. – Убить тебя.

      – Ну, попробуй, – смеялся тот: каждое движение топора сторожил позади казак с шашкой. – Ну, давай, размахнись пошире!

      – Еще чего, – сказал обходчик и метнул топор снизу вверх. – Дурака нашел?

      Лезвие топора врубилось в грудь всадника, задев концом открытую шею. Всадник пустил изо рта длинную черную струю и сполз с лошади.

      – Toпop дюже хорош, – сказал обходчик. – Струмент дедовский.

      И никто его не услышал: ни тот, кто стоял рядом и стирал с шашки кровь, ни те, уже далекие, кого мотало сейчас в насквозь продуваемой теплушке, ни Иван Елдышев, который звал его с собой, ни Сергей Гадалов, который лежал рядом с Елдышевым, баюкая перевязанную руку, ни Иван Багаев, стоявший в кабине паровоза, – никто его не мог услышать. Если бы эти люди оглянулись, они бы, возможно, увидели в степи огненный крест – жарко горит просмоленная плоть дерева! Но эти люди не оглядывались: что позади, то позади. А впереди снова горбился подъем, и Багаев, злой, напружинившийся, крикнул машинисту:

      – Батя, сколько еще их на нашу долю?

      Машинист подумал и хмуро нагадал, глядя во тьму.

      – На мою долю два, а на вашу, сынок, как придется…

      Состав с хлебом они привели в Астрахань ранним утром. Когда осталось совсем немного до Астрахани, Елдышев, выбрав минуту, обратился к Багаеву:

      – Товарищ начальник, прошу совета.

      – Давай, на советы я горазд.

      Елдышев рассказал, что происходит в родном Каралате. Багаев насупился.

      – Ты же сам видишь, ребят я собрал боевых, но ведь молодежь, пороху и не нюхала! А нам еще раз идти.

      – Теперь понюхали, – тихо заметил Елдышев. – Потому и говорю: прошу совета, а не прошу отпустить. Где мне быть нужнее? Душа у меня неспокойна. О порохе мы заговорили… Я в Каралате целую бочку его оставил, и фитилек рядом.

      – А почему сразу мне не сказал?

      – Хотел, да не решился… Я военный человек, Иван Яковлевич.

      – Тоже резонно… Вряд ли бы я поверил тебе сразу-то. А теперь видел в деле – верю.

      – Благодарю, товарищ начальник…

      – Есть, значит, хлеб у кулачишек…

      – У нас, Иван Яковлевич, не кулачишки, у нас исстари богатейшее село.

      – Ладно, – сказал Багаев, – отпускаю. Я, признаться, глаз на тебя положил, думал забрать к себе в аппарат. Грамотных у меня мало, Ваня! – пожаловался он. – Протоколы пишут через пень колоду… Чтоб свой, преданный революции человек да еще и грамотный – это, брат, на вес золота. Как там Гадалов? Раненых навещал, а его среди них не видел. Оклемался?

      – Да как сказать? Кисть вспухла, жар… Думаю, последние два звена от мизинца отнимут.

      – Ничего, злее будет, – сказал Багаев. – Но пусть дурака не валяет! Чтоб был в теплушке для раненых! А то знаю его… Вознамерился, поди, скрыть и второй раз пойти с нами.

      – Есть у него такая мыслишка, – улыбался Елдышев. – Эх, молодо-зелено… У всех, говорит, раны как раны, а у меня – мизинец…

      – Вот-вот!