Сказание о Старом Урале. Павел Северный

гляди, глаз своих перед тобой долу не опущу. Жесткие у тебя глаза, но сие для меня не велика невидаль! Случалось встречать глаза того жестче, самой смерти доводилось в очи засматриваться. Как видишь, и перед той не оплошал!

      – Напраслину плетешь.

      – Неужели отопрешься, что звал родителя нашего в монашество?

      – А вот и не отопрусь. Пошто не спросил, почему зову его в монастырь?

      – Потому, что сам эту причину знаю.

      – Знаешь, стало быть, что вконец сыновья замучили своего отца пужанием: дескать, намерены они отнять у него золото и все богачество строгановское? Невмоготу мне стало глядеть, как родитель ваш сынов своих, что голодных волков, боится. Во спасение от вас зову раба Иоаникия в монашество, под охрану господней десницы, уберечь хочу его от вашей греховной суеты. Ведь помрет родитель – вы могилу ему вырыть позабудете, недосуг вам будет! Станете, кровеня друг дружку, богатства делить, потом жить зачнете шибче царского. Жен да полюбовниц самоцветами и жемчугами засыплете, а господу богу медяка на свечку пожалеете.

      Постепенно повышая голос, игумен гневно выкрикивал:

      – Приобык ты, Семене, не отца единого, но всех добрых людей на Каме пужать. Воеводы царские и те перед тобой помалкивают. Один я тебя не боюсь. Молчанием своим тебя не возрадую. Встану вот сейчас перед иконами и прокляну тебя навек. Скажешь, что проклятия моего не боишься? Скажешь, а?

      От приступа гнева все тело игумена сотрясалось. Умолкнув, он опустился в кресло, склонил голову и схватился за подлокотники. От тяжелого дыхания грудь его подергивалась. Он зашептал, будто творил про себя молитву:

      – Спаси, господи, от оборотня! Упаси, господи, от Семена, лютого беса в человечьем обличий.

      Постепенно успокоившись, монах приоткрыл один немигающий глаз, устремил его на Строганова.

      – Стоишь? Станешь сейчас помилования у меня вымаливать?

      – Стою. Жду, когда проклинать начнешь. Охота послушать, какие слова скажешь.

      Игумен прикрыл глаз. Из-под плотно сжатых век потекли слезы.

      – Прости меня, Семен Аникьич. Прости, что грешного гнева своего не одолел, пастырь недостойный!

      Игумен вдруг торопливо сполз с кресла, упал на колени и склонился перед гостем в земном поклоне, визгливо выкрикивая невнятные слова. Строганов не пошевелился, сказал спокойно и холодно:

      – Встань, отче Питирим! Не обучен ни в проклятиях, ни в раскаянии правды признавать.

      После слов Строганова игумен быстро поднялся на ноги, спросил шепотом:

      – В бога, стало быть, не веруешь, ежели силы его проклятия не признаешь?

      – Тебе про то лучше известно. Надо тебе не игуменом в монастыре быть, а кликушей на паперти стоять да страшными пророчествами баб в пот вгонять. Садись в кресло крепче. К концу моя речь с тобой подходит.

      – Стоя дослушаю. Хозяин я в своей келье.

      – Сказал, садись!

      От неожиданного окрика игумен попятился и сел в кресло. Дзерь кельи чуть скрипнула и приоткрылась. Семен неслышно сделал несколько шагов к двери, с силой толкнул ее