Диалоги с Иосифом Бродским. Соломон Волков

в Америке. Тогда, в 1965 году, такого рода зарубежные публикации – явление экстраординарное. У всех в памяти был еще свеж невероятный международный скандал, разразившийся в связи с изданием «Доктора Живаго» Пастернака в 1957 году в Италии. А также процесс Синявского – Даниэля в 1965-м, их как раз и обвиняли в том, что они печатались на Западе.

      Бродский: Да, этот сборник – он назывался «Стихотворения и поэмы» – вышел в Америке под эгидой Inter-Language Literary Associates. Я тогда находился в ссылке. Помню, когда я освободился, мне ее показали: такая серая книжка, с массой стихотворений. Посмотрел я на нее – ну ощущение полной дичи. У меня, вы знаете, было чувство, что это стихи, взятые во время обыска и напечатанные.

      Волков: То есть вы к ее составлению отношения не имели?

      Бродский: Абсолютно никакого отношения.

      Волков: А вторая ваша поэтическая книга «Остановка в пустыне»? Она ведь тоже вышла в Америке в русскоязычном издательстве имени Чехова. Ее-то вы сами составляли?

      Бродский: Вы знаете – не очень, не очень. Я помню, что мне эту книжку составили и я оттуда чего-то выкинул.

      Волков: «Остановка в пустыне» была поделена на разделы: «Холмы», «Anno domini», «Фонтан», «Поэмы», «Горбунов и Горчаков» и «Переводы». Это ваши названия?

      Бродский: Наверное, мои.

      Волков: Вы этим названиям придавали какое-то значение?

      Бродский: Может быть, да. Но сейчас я этого уже не помню. Ну, может быть, «Anno domini» – это лирические стихи, посвященные исключительно любовной драме. С другой стороны, раздел «Поэмы» озаглавлен неправильно: это на самом деле не поэмы, а длинные стихи. И там есть вещи, которые принадлежат к «Anno domini» – и тематически, и хронологически. «Холмы» – это просто более ранние стихи, я полагаю. Просто мне нравилось это стихотворение – «Холмы». Оно включено в эту книжку?

      Волков: Да.

      Бродский: Какой ужас!

      Волков: Как-то вы небрежно к своим книгам относитесь, не по-отечески.

      Бродский: Вы знаете, в этом смысле мне очень приятна одна вещь, которую я когда-то прочитал про художника Утрилло. Он вообще-то был алкаш, и алкаш очень сильный. В чем мать его, Сюзанна Валадон, всячески Утрилло поощряла. Мадам вообще считала, что она самый главный художник в семье. Так вот, когда Утрилло приходил на выставку своих картин и его просили указать, какая картина его, а какая – подделка, то он этого сделать не мог. И не потому, что не помнил, а просто ему было уже все равно. И потому он и не помнил, когда он написал – или не написал – ту или иную картину. И я тоже ничего не помню.

      Волков: Да, подобные легенды ходят про многих художников. Я что-то похожее читал про Пикассо. А из отечественных мастеров такое, как утверждают, случалось с Ильей Ефимовичем Репиным: он тоже якобы не мог отличить своей собственной работы от подделки.

      Бродский: Ну, Илья Ефимович! Тут и эксперт не отличит!

      Волков: Позвольте с вами не согласиться. Репин – замечательный художник. И человек очень любопытный.

      Бродский: Да, хороший художник,