Театр времени Нерона и Сенеки. Эдвард Радзинский

ного Аполлона с бичом, понеслись крики толпы:

      – Да здравствует цезарь Нерон!

      – Ты наш отец, друг и брат, ты хороший сенатор, ты истинный цезарь!

      Это были загадочные крики, ибо гигантский цирк был совершенно пуст…

      Пустые мраморные скамьи амфитеатра сверкали в догорающем солнце.

      Заходило солнце. В тени мраморного портика сидел старик. С тихой улыбкой старик смотрел вдаль – как тонул в сияющем озере солнечный диск. Безжизненная, морщинистая, похожая на срез дерева рука старика машинально мяла свиток.

      Отряд преторианских гвардейцев спешился у виллы.

      Сверкая доспехами, трибун Флавий Сильван ступил на мраморный пол.

      Была ночь, когда носилки со стариком, окруженные эскортом гвардейцев, приблизились к Риму. Рим не спал в эту ночь. Толпы людей с факелами заполнили ночные улицы, грохотали колымаги, запряженные волами.

      В колымагах над головами толпы раскачивались в огромных клетках львы, слоны, тигры, носороги… Грохот повозок, крики животных, улюлюканье людей…

      Толпа преградила дорогу носилкам. Не открывая занавесей, старик слышал близкие голоса толпы:

      – Тигр-то какой… у, тигрюга! Ишь, закрутился, как мышь в ночном горшке!..

      – Льва приручил сам Эпиан. Говорят, он подарил такого льва Поппее Сабине и лев разглаживал ей морщинки языком… Чего хохочешь? Лев даже обедал вместе с нею за одним столом!

      – Указальщик мест сгоняет меня и орет: «Эти места для сенаторов… для сенаторов!.. Так тебя разэтак!..» Тогда я сажусь на крайнее место – три четверти зада у меня висит, то есть я как бы стою… Но четвертью задницы сижу – сижу на сенаторских местах!..

      Старик слушал все эти крики и хохот толпы. Отвращение и грусть были на его лице.

      – С дороги! Прочь! – гремел где-то рядом голос трибуна. Потом глухо ударили палки по человеческой плоти. Вопли избиваемых людей… И уже побежали рабы, и понеслись в римской ночи носилки. Туда, туда – где нависла над вечным городом громада нового цирка.

      Сквозь орущую, гогочущую вокруг цирка толпу, сквозь когорты гвардейцев носилки со стариком проследовали внутрь цирка. Трибун помог старику сойти с носилок. Прямой, величественный и гордый, старик неторопливо вышел на арену…

      В свете факелов, горящих на пустой арене, ждал его Аполлон с бичом.

      Увидев старика, Аполлон бросился ему на грудь, обнял его. Это были какие-то яростные объятия. Он будто душил старика – и лихорадочно приговаривал, почти кричал:

      – Сенека! Учитель! Сенека!..

      – Нерон… Великий цезарь… – пытаясь вырваться из этих жестоких объятий, бормотал старик.

      Но Нерон сжимал его еще яростнее:

      – Ну что ты… это для других я цезарь. А для тебя всего лишь твой послушный ученик Нерон.

      Наконец Нерон выпустил Сенеку из объятий, будто оттолкнул. Потом с удивлением посмотрел на него. И, бесцеремонно приподняв край тоги, обнаружил тунику и шерстяной нагрудник

      – Такая теплая ночь. А ты так укутался, учитель?

      – Старость, Цезарь. Охладела кровь. И вечерами я надеваю две туники, обмотки на бедра. И все равно…

      Но Сенека не закончил. Из тьмы на арену вышел могучий немолодой мужчина в тоге римского сенатора. За сенатором с серебряной лоханью в руках следовало некое прекрасное существо: грива спутанных волос, огромные глаза и нежное, тщедушное тело мальчика. Этакий Амур.

      – Рад тебя видеть, сенатор Антоний Флав, – обратился Сенека к гиганту-сенатору.

      Но сенатор смотрел на Сенеку невидящими глазами. Нерон с каким-то любопытством следил за сценой.

      Возникла неловкая тишина, и Сенека неторопливо, величественно продолжал:

      – Позволь мне приветствовать тебя, друг мой Антоний Флав, старинным приветом, которым наши деды начинали свои наивные добрые письма: «Если ты здоров – это хорошо, а я – здоров…»

      И тогда Нерон поднял бич – и сенатор отчетливо заржал. Ужас – на лице Сенеки. Но только на мгновение… И вновь лицо его стало бесстрастным и спокойным.

      – Ах, как повеяло нашей величавой римской древностью! – как-то светски заговорил Нерон. – Как они умели ухватить главное: «Если ты здоров – это хорошо». Именно – здоров, – Нерон усмехнулся, – то есть живой. Но одного не пойму, учитель. Почему ты все время обращаешься к сенатору Антонию Флаву? Еде ты увидел здесь мудрого сенатора?

      Сенека молчал.

      – Может, ты видишь сенатора? – обратился Нерон к Амуру. Амур, молча улыбаясь, удивленно пожал плечами и протянул серебряную лохань сенатору. Сенатор начал торопливо, неумело поедать овес из лохани.

      – Ты ошибся, учитель, – продолжал благодушно болтать Нерон. – Антоний Флав – видный мужчина, его трудно не заметить. Да и что здесь делать твоему другу и солнцу мудрости – сенатору Антонию Флаву? Сейчас ночь, и он преспокойно храпит в своей постели. А здесь только я – твой ученик Нерон… – И, улыбаясь, он кивнул на Амура: – Да вот еще – прелестная девушка.