Снайперы Сталинграда. Владимир Першанин

хлестнула по уцелевшему участку асфальта, выбила искрящуюся дорожку. Одна из пуль ударила в ложе винтовки, ствол громыхнул о камни. К пулеметчику присоединились другие стрелки. Вели огонь и с нашей стороны.

      При свете ракет Андрей увидел широко раскрытые глаза напарника. Тот был мертв. Ермаков полз, волоча в левой руке разбитую винтовку. Немного передохнул в глубокой воронке, а затем, пригнувшись, добежал до траншеи и перекатился через бруствер.

      Трясущимися руками вертел и никак не мог свернуть самокрутку. Ему помогли, прикурили и молча ждали, пока он жадно затягивается махорочным дымом.

      – Убили Ларьку? – спросил Никита Вереютин, пожилой мужик, земляк погибшего помощника.

      – Убили.

      – Жалко парня. Отец, брат сгинули, а теперь вот на Лариона похоронка придет.

      – Дети в семье еще есть? – поинтересовался кто-то.

      – Парнишка лет шестнадцати и мелкота, двое или трое. Парня не сегодня завтра тоже призовут, а матери одной мучиться. Вот ведь горе…

      Вереютин был добродушный, семейный мужик, любил поговорить. Его перебил Антон Глухов, командир отделения, в котором числился Ермаков. С Антоном они были друзьями. Впрочем, какие там командиры и подчиненные, если отделения числятся только на бумаге, а во взводе осталось человек двенадцать.

      – Ты сам как? Не задело?

      – Я – ничего, – вдавливая окурок во влажную глину, улыбнулся Андрей. – Правда, пуля рикошетом в бедро угодила, распухло в этом месте и болит, сволочь.

      – Героев всегда в задницу бьют, – провозгласил мелкий шустрый красноармеец Максим Быков.

      По имени-фамилии его называли редко, а прозвище Брыня получил из-за присказки, которую часто подпевал крикливым тонким голосом: «Эх, брыня-брыня, балалайка…»

      Возле кучки бойцов остановился старшина Якобчук и приказал Ермакову:

      – Шагай к ротному. Знаешь ведь порядок, ему отчет в батальоны готовить.

      Немцы запустили очередь из крупнокалиберного пулемета. Гулкую, словно молотили в пустое ведро. Те, кто сидели повыше, мгновенно нырнули на дно траншеи. Такой пулемет – штука серьезная. Пробьет и бруствер, и башку вместе с каской, если не успеешь спрятаться. Старшина Якобчук, присевший быстрее других, выждал минуту и, поднимаясь, поторопил Ермакова:

      – Иди-иди, хватит прохлаждаться.

      Андрей не любил старшину. За высокомерие, привычку покрикивать на бойцов, за объемистое брюхо, перепоясанное кожаным командирским ремнем. В другое время огрызнулся бы. Но события бесконечно долгого тяжелого дня, смерть напарника, боль в опухшей мышце бедра настолько утомили его, что Андрей молча поднялся и захромал к ротной землянке.

      Винтовку, перебитую в ложе пополам, нес под мышкой. Как эти обломки на плечо повесишь?

      – Сколько сегодня? – спросил Вереютин.

      – Двоих. Наблюдателя и телефониста.

      – Молодец, паря. На медаль уже заработал.

      – Куда уж молодец, – буркнул кто-то из ближней ячейки. – Он медаль зарабатывает,