Яблоки из чужого рая. Анна Берсенева

виднелся ряд милицейских мигалок.

      Анна тоже вышла из машины, не зная – может быть, надо пойти за ним? Вдруг он начнет скандалить, влезет в какие-нибудь неприятности?

      Но уже через пять минут она увидела, что сын бежит обратно и на ходу машет ей, чтобы садилась в машину.

      – Я же говорил, мелкая шушера, – удовлетворенно заявил он, хлопая дверцей и срываясь с места – и вправду, показалось, что сразу со скоростью в двести километров. – А не обманул меня депутат, ксиву сделал крутую.

      – Все-таки это так неправильно… – медленно проговорила Анна.

      – Что неправильно? – удивился Матвей.

      – Да вот то, что ты – обычный мальчик, которому хочется похвастаться, пусть и перед мамой, – запросто проезжаешь там, где взрослые люди проехать не могут. А они, может быть, опоздают на самолет, у них, может быть, все планы из-за этого нарушатся…

      – Что поделаешь, так мир устроен! – засмеялся Матвей.

      – Я очень рада, что ты цитируешь Толстого, – улыбнулась Анна, – но должна тебя разочаровать, ребенок: весь остальной мир устроен совершенно иначе. Во всяком случае, в разумной его части.

      – Ты мне позвони, как до разумной части долетишь, – попросил Матвей. – Только звони на трубу, вряд ли я дома буду. Папа правда в Лондоне, ма, – сказал он, помолчав. – И он правда хотел сам тебя поздравить, но туман…

      – Да. Туман, – машинально сказала Анна и тут же спохватилась: ей не хотелось, чтобы в ее голосе сын расслышал какие-нибудь ненужные интонации. – Матюша, если уж ты взрослый человек, то папа и подавно. И отчитываться передо мной не обязан. В Лондоне так в Лондоне.

      – Позвони, – повторил Матвей. – И не грусти. Ты на свете всех милее. Для меня так уж точно.

      Глава 4

      За последние десять с лишним лет Анна объездила всю Европу, но единственной страной, в которую она приезжала как домой, была Италия. Она даже себе самой не могла объяснить, почему именно Италия, а не, например, Австрия – она ведь любила Вену с ее глубокой, живой элегантностью, или не Франция – Париж был единственным городом, в котором она чувствовала какую-то отточенную, доведенную до совершенства и тоже необыкновенно живую грандиозность. Но Италия – это было совсем другое. Это была печаль, и счастье, и любовь, и трепет в сердце, и слезы в горле, и все то, что у Анны всегда связывалось с понятием сильных чувств – то есть жизни. А почему, не объяснишь.

      Она даже итальянский язык выучила, хотя в этом не было никакой практической необходимости. Для ее деловых контактов, да и просто для общения, вполне хватало английского: ей еще не встретился в Европе ни один интеллигентный человек, который его не знал бы. Но язык был едва ли не самой главной частью той загадки, которую составляла для нее Италия. Он был так же неуловимо прекрасен, как дымчатая линия холмов на горизонте, и так же что-то говорил сердцу, кроме прямого значения произносимых слов, как эта линия говорила что-то, кроме того, что улавливал глаз.

      На этот раз командировка намечалась длительная. Архитектор Андреа Палладио построил для