Легенда о сепаратном мире. Канун революции. Сергей Мельгунов

мере… «Мы опасаемся, что В. И. В. не угодно было склониться на мольбу нашу и, смеем думать, всей верной Вам России, – писали министры про заседание, бывшее накануне под председательством Царя. – Государь, еще раз осмеливаемся Вам высказать, что принятие Вами такого решения грозит, по нашему крайнему разумению, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями… На том же заседании воочию сказалось коренное разномыслие между председателем Совета министров и нами в оценке происходящих внутри страны событий и в установлении образа действий правительства. Такое положение, во всякое время недопустимое, в настоящие дни гибельно. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине»64.

      Вечером 22-го Царь уехал в Ставку, никак не реагировав на полученное письмо. На следующий день после свидания с Горемыкиным А. Ф., передавая больше свои оценки и настроение, писала: «Он возмущен и в ужасе от письма министров… Он не находит слов для описания их поведения и говорил мне, что ему трудно председательствовать, зная, что все против него и его мыслей, но никогда не подумает подать в отставку, так как знает, что ты ему сказал бы, если бы таково было твое желание. Он увидит их завтра и скажет свое мнение относительно этого письма, которое так лживо и неправильно говорит от имени «всей России» и т.д. Я просила его быть как можно энергичнее. Он говорит, что его не удивит, если Щ(ербатов) и Сазонов попросят отставки, хотя они не имеют права это сделать. Сазонов ходит и хнычет (дурак!). Я ему (т.е. Горемыкину) сказала, что убеждена, что союзники вполне оценят твой поступок, с чем он согласился65. Я посоветовала ему смотреть на все, как на миазмы Спб. и Москвы, где все нуждаются в хорошем проветривании, чтобы взглянуть на все свежими глазами и не слушать сплетен с утра до вечера… Сазонов, оказывается, собирал их всех вчера – дураки! Я ему сказала, что все министры трусы, и он с этим согласен – думает, что Поливанов будет хорошо работать. Бедняга, ему было так больно читать имена, подписавшиеся против него, и я была огорчена за него. Он очень верно сказал, что каждый должен честно высказывать тебе свое мнение, но раз ты высказал свои желания, все должны их исполнять и забыть о своих собственных – они с этим не согласны, не согласен и бедный Сергей (вел. кн. Серг. Мих.). Я старалась его успокоить, и как будто это мне немного удалось. Я старалась доказать ему, что все это в сущности только пустой шум. Он говорит, что в городе настроение бодрое и спокойное после твоей речи и приема – так это и будет. Он находит, что, чем больше ты покажешь свою волю, тем будет лучше, в чем я согласна с ним».

      24-го Совет министров вновь затронул вопрос о командовании – он не знал, что в Ставке акт о смещении Н. Н. уже опубликован. Из записи Яхонтова не видно, чтобы этот вопрос косвенно поднял Горемыкин, высказав свое «мнение» по поводу коллективного письма. Официально письмо как бы не существовало. Вопрос о командовании возник попутно с обсуждением перерыва занятий

64

Характерно, что Поливанов очень скоро забыл содержание «исторического письма». В показаниях он говорил, что в письме было «два основных положения». Во-первых, чтобы Царь «не связывал себя принятием командования постоянно и неуклонно», во-вторых, – этого «второго» свидетель уже не помнил… Суть его заключалась в том, что «нельзя в военную пору совершенно устраниться от содействия общественных сил». До каких пределов в действительности шла уступка «общественности» у большинства членов кабинета, показывает запись, сделанная в своем дневнике перед заседанием 20 августа в Царском адм. Григоровичем: «Об одном жалею, что во главе правительства не Коковцев, а Горемыкин. Тяжелый старик. Между тем с такими людьми, как Игнатьев, Алексей Хвостов (как видно из записи, этот член Думы стал приглашаться на завтраки к Кривошеину, где собиралась оппозиция Совета министров), а также Наумов и, наконец, Рухлов, – какой прекрасный и деловой кабинет можно было бы создать».

65

На обеде у вел. кн. Павла 20 августа, между прочим, присутствовала Вырубова, присланная А. Ф. для того, чтобы узнать мнение французского посла, – тот ответил дипломатически уклончиво. Но совсем неуклончиво реагировала, например, консервативная английская печать, увидевшая в шаге Царя доказательство твердой решимости довести войну до конца. «Дэйли Кроникль» ссылалась на ту мистику, которой окружена царская власть в России, т.е. газета повторила аргументы А. Ф.