Золотое дело. Сергей Булыга

было очень противно. И, что ещё противнее, Маркел не решался креститься.

      Так они шли довольно долго, но потом лёд под ногами окреп, перестал проседать, старший вогул обернулся и сказал, что можно садиться в нарты. Маркел сел. Старший вогул быстро прошёл вперед, за ним побежали собаки. Маркел сидел в нартах, стараясь держаться как можно ровнее, и раз за разом читал «Отче наш».

      И, слава богу, больше им таких гадких болот не встречалось. Дорога была ровная, всё время в гору. Так что они ехали себе и ехали, и бывало это так: утром, наскоро перекусив, вогулы запрягали нарты, Маркел садился на передние, и они выезжали. В полдень Маркела пересаживали на другие нарты, это чтобы собак не перетрудить, а вечером они каждый раз безошибочно подъезжали к спрятанной в укромном месте землянке, разводили огонь, перекусывали, кормили собак и ложились спать.

      Так они ехали семь дней. Дороги никакой почти что не было, а были просто более ровные места, по которым бежали, меняясь, вогулы на лыжах, а уже за ними, по проторенной тропе, ехали нарты, в одних из них сидел Маркел. Когда собакам становилось совсем тяжело, Маркел вставал и шёл рядом. Когда была пурга, они её пережидали. Однажды целый день пережидали. А весь следующий день они всё время ехали по косогору. Нарты так и стягивало вниз, приходилось их придерживать. Потом тропа стала всё круче подниматься в гору, а самой горы видно не было, она вся была в пурге. Лес кончился, остались только одни камни. Потом и камней не стало видно, везде был только один лёд. И это хорошо, говорили вогулы, лёд – это замёрзшая река Щугор, вдоль этого Щугра они выйдут к так называемому Щугорскому острожку, или к Щугор-паулю, как это раньше называлось по-вогульски. И до него, говорили вогулы, осталось совсем немного.

      Ну а пока дула пурга, стоял лютый мороз. Они шли по тропе, Маркел в нарты уже не садился, шёл рядом с собаками, притопывал. Тропа была узкая-узкая, а горы поднимались вверх как стены, как колодец, а на стенах колодца висели сугробы. Сугробы были огромадные. Поэтому, как говорили вогулы, если громко крикнуть, то эхо твой крик повторит, и ещё повторит, и ещё, и затрясутся горы, и сорвутся с них эти сугробы, в каждом из них будет возов на сотню снега, и засыплет тебя так, что ты оттуда уже никогда не выкопаешься, а там и задохнёшься насмерть. Маркел поглядывал вверх, покашливал, эхо его кашель повторяло, и горы как будто потряхивались. Но это так только казалось, понимал Маркел, это такая же брехня, как и про менквов – и опять покашливал, шёл дальше, то и дело доставал чертёж, разворачивал его, смотрел, и получалось, что уже вот-вот должен показаться Щугорский острожек, а он всё не показывался и не показывался. Солнце склонялось всё ниже и ниже, пуржило.

      А острожка не было и не было! Маркел шёл, смотрел вперёд, глаза слипались, уже начинало смеркаться. И было это в самом конце декабря, в самый последний день, в Васильев вечер. Всякий крещёный человек, думал Маркел, сидит в такое время дома, со своими домочадцами и вспоминает своих