Страсть новой Евы. Анджела Картер

настоящая древняя, атавистическая паника, предшествующая первозданной тьме и тишине, предшествующая тайне, на которую Лейла недвусмысленно мне намекнула, она отражалась в мрачном доме с бесчисленными комнатами, в каждой из которых жили незнакомцы. А еще была нацарапанная мелом на стене надпись, которая могла бы меня насторожить, если бы я выудил из памяти ее значение: «INTROITE ET HIC DII SUNT[1]»…

      Я почувствовал всю ужасающую прелесть грехопадения. Как человек на крутом обрыве, непреодолимо искушаемый силой тяжести, я поддался без колебаний. И выбрал самый быстрый путь: бросился вниз. Так кружилась голова, что я не мог устоять.

      Маленькие красные огоньки крысиных глаз умчались от нас прочь по коридору, а она влекла меня своей холодной ладошкой по уходящей спиралью лестнице выше, выше, еще выше, пока мы не пришли в ее комнату, где на полу кишели тараканы, а сквозь голое окно струился свет замшелого ночника города. Дверь за нами захлопнулась. Лейла скинула туфли, и они глухо бухнулись на растрескавшиеся половицы. Я поцеловал ее, удивившись странному вкусу губ – как у невиданных фруктов, например мушмулы, фруктов, которые нельзя есть, пока они не сгниют. А язык у нее был горяч.

      Шубка полетела на пол, разделся и я; дыхание у обоих стало отчетливым, шумным. Возбуждение поглотило все мое существо, остался лишь член, и я набросился на нее, как налетает на жертву хищная птица, хотя во время преследования моя жертва играла роль охотника. Мой набухший прожорливый клюв распахнул ее бедра в поисках отравленной раны любви, нахрапом, с налета. Лейла, тебя мне подарила эта ночь, подарил этот город.

      Чем ты зарабатываешь? По ее словам, натурщицей. Еще танцевала – когда украшенная бантиками и кисточками, а когда и голая, иногда участвовала в секс-шоу, в качестве, видимо, шоколадной начинки между печеньками. На аренду хватало, а ела она мало. А откуда у тебя лисья шуба? Украла, призналась она, заливисто расхохотавшись. Ей было семнадцать, мать осталась где-то в Калифорнии.

      Но почему я, Лейла, почему я? Почему ты отдалась именно мне, да еще таким вычурным способом? Она лишь усмехнулась, оставив мой вопрос без ответа.

      На электроплитке с пятнами прилипшего жира она сделала растворимый кофе и предложила заменитель сливок из сухой кукурузной патоки. Потом распахнула окно, чтобы выветрился запах секса, и нам пришлось повысить друг на друга голос, перекрикивая гул проснувшихся с рассветом машин. Ее жаргон, а может, местный говор был мне бесконечно чужд, я не понимал почти ни слова, но так на ней помешался, что в то утро жадно набрасывался на нее еще не один раз; а вот сама она не проявляла никаких признаков удовлетворения, только все больше и больше раздражавшую меня тоску. К обеду темная помада на ее сосках стерлась окончательно, и они сравнялись цветом с моей бледной кожей. Думаю, либо в ту первую ночь, либо в то зловонное утро Лейла и забеременела.

      Чем она занималась целый день, когда не работала? Лежала на узкой железной кровати, выкрашенной белой краской, которую

1

Входите, ибо здесь боги (лат.).