Похищение Пуха. Дмитрий Емец

схватился за телефон. Ответили ему почти сразу.

      – «ВАЗ-2101»… Цвет красный… Номер 786… В районе Соколиного. Букв не рассмотрел, да… Только что чуть человека не сбил! – сообщил папа.

      Было слышно, как с той стороны диспетчер щёлкает пальцами по клавиатуре.

      – В угоне, – сообщили папе.

      – Как в угоне?! Давно? – поразился папа.

      Ему ответили. Оторвав от уха трубку, Гаврилов повернулся к обтекающему грязью Роману Лепоту:

      – Красную «копейку» угнали несколько часов назад… Подростки, наверное.

      – Почему подростки? – удивился Лепот.

      – Ну как… Угнали старую машину… Ездят как безумные…

      Лепот расхохотался. Мокрое лицо его было лицом безумца.

      – Подростки… – повторил он. – Если бы подростки! Ха!!! Дети – цветы жизни! Размножение мух! Да здравствует большая популяция!

      И он опять расхохотался, продолжая обтекать водой. Он хохотал, хохотал, хохотал. Николай терпеливо ждал, пока Лепот перестанет, но тот не переставал. Постепенно хохот его перешёл в икание. Лепот икал и хихикал. Хихикал и икал. Лишь спустя минуту Гаврилов сообразил, что у знаменитого писателя случилась истерика.

      Глава четвёртая

      Гера, Аскольд и бла-бла-бла

      – Мы в горы не ходим! Подъём сложен! Спуск опасен!..

      – Тогда идите в лес!

      – В лесу клещи!

      – Идите хоть куда-нибудь!

      – Вы что, нас прогоняете? Нет? Ну тогда мы тут посидим!

(с) Вика и Катя

      Ночёвка у озерца запомнилась всем надолго. Вечером залитая алым солнцем поляна казалась тихой и поэтичной. Квакали лягушки. Пришёл одинокий рыбарь, как назвал его папа Гаврилов. Это был совершенно тургеневский дедушка с белой бородой и всклокоченными волосами. Недовольно оглядываясь на Гавриловых и не вступая в вербальный контакт, рыбарь бродил по берегу и ждал, когда можно будет незаметно вытащить поставленную утром сеточку.

      Когда почти зашедшее солнце соседствовало на небе с луной, приехал мальчишка на велосипеде. У мальчишки была в руках хворостина. Он стал размахивать ею и пугать лошадей. Лошади, пофыркивая, неохотно стронулись с места и потекли куда-то вдоль дороги, туда, где угадывались огни деревни. Было заметно, что лошади пытаются поскакать, но им лень.

      – Хорошо здесь! – мечтательно сказал Гаврилов. – Тут какое-то всё другое. Москва – она всё-таки лес.

      – Москва – лес? – недоверчиво спросил Лепот. – Это у вас тут лес!

      – Нет, – не согласился Гаврилов. – Крым – он где-то лес, где-то степь, где-то лесостепь, а где-то даже чуть-чуть субтропики. А Москва – это именно лес глухой. Бродишь по Москве – и вдруг между домами какое-нибудь редколесье, мелколесье, кусочек бора, болотце с осинками. Настоящее всё, исконное, всегда тут бывшее. Город же – случайная заплатка в вековых лесах.

      Гавриловы грелись у костра. Роман Лепот, уже вполне высохший и одетый в смешной льняной костюмчик, жарил на