Серый Тюльпан. Александр Зорич

не испорченная.

      Гита тоже остановилась и посмотрела в глаза Мелике – не лукавит ли?

      – А я и не злюсь. Скажешь еще! – Гита нервно расправила оборки на линялом платьице, перешитом из некогда фасонистого туалета недорогой куртизанки, и снова зашагала. Сама невозмутимость!

      Некоторое время они шли молча.

      Гита нервно теребила стеклянные бусы с разноцветными костяшками и думала об огородничестве. Ей не нравилась грязь. И земляные орехи она тоже не любила. Впрочем, Гита не считала слова Мелики пустыми. Орехи не орехи, но можно ведь, например, шить. Бабушка рассказывала, что мама умеет шить. И что когда-то она была белошвейкой в поместье у одной благородной госпожи. И, верно, кроила бы по сей день рубахи, если бы не Один Подлец. Он подарил скромной белошвейке слишком нескромный подарок.

      А Мелика думала о том, какой ужасный скандал будет, если родители узнают, где они с Гитой были.

      Ходить в Поля было запрещено. И староста не далее как вчера обещал посадить на кол всякого, кто осмелится ослушаться запрета.

      Потому что нельзя нарушать покой павших на бранном поле, пока не пройдет три лунных ночи и три дня.

      Почему нельзя? Этого Мелика точно не знала.

      «Наверное, потому что призраки».

      Но призраков Мелика не боялась – главным образом потому, что их не боялась Гита. «Днем призраков не бывает!» – уверяла она Мелику.

      Это была идея Гиты – пойти в Поля сразу, не дожидаясь, пока минет положенное время.

      Мелике нравилось все, что предлагала Гита. Мелике очень нравилась Гита.

      Фрит был узкоплеч, высок ростом и глядел на мир орехово-карими глазами.

      Одет он был опрятно и не без затей – на шее у него красовался амулет, чей скромный вид компенсировался невероятной магической силой. Концы же серо-голубого плаща скрепляла на правом плече застежка: гадюка, скрутившаяся кукишем. Штаны, рубаха и ремень Фрита остро пахли хорошей кожевенной мастерской. Если бы не шапка-кайныс, его можно было бы принять за северного грюта, тянущегося к наукам и прочему просвещению.

      Но Фрит не собирался расставаться с шапкой. Настоящий мужчина должен носить кайныс, ибо кайныс был первым подарком богов людям-всадникам. Так считал Фрит. И точка.

      Однако даже дикарский кайныс облик Фрита почти не портил. И люди просвещенные – например, варанцы – часто делали Фриту комплименты. Что, мол, для варвара он весьма элегантен.

      Соплеменники, напротив, редко шли дальше малоумных обобщений – говорили «обабился».

      «Да что с них, малохольных, взять, – думал Фрит. – Веру дедовскую забыли, обычаи не блюдут, от правды отпали. Даже жертвы пошли у них, как у всех „просвещенных“ – бескровные. Но разве богам нужны бескровные жертвы? Это как псов сторожевых гороховой кашей кормить…»

      В общем, Фрит предпочитал общаться с варанцами и аютцами – те хоть и отступили от заветов дедовских, но, по крайней мере, этого не скрывали. Фрит не любил лицемерие. К сожалению, кроме как о лошадях, с деловыми аютскими мамашами Фриту говорить было не о чем. А варанцы чересчур любили