Груз небесный. Сергей Трахимёнок

я его с «бугра» видел, с электрички топает.

      Озноб все еще беспокоит меня, но я чувствую – болезнь пошла на убыль. Я уже отвык от мысли, что Гребешков вернется. И вот он возвращается, а я не знаю, что с ним делать. Лучше бы он сразу ехал в часть, покаялся или представил справку, что в доме, где он жил, заклинило двери, и он не смог явиться в часть, либо случился такой-то локальный катаклизм, следствием которого и была его задержка.

      – Шо буэм робыть, – неизвестно кого передразнивая, спрашивает Силин и плотоядно улыбается.

      Я не знаю, что «робыть» с Гребешковым, и отвечаю шуткой:

      – Дай ему месяц неувольнения и не трогай меня, мне через полчаса на производство…

      – Е-е-сть, – радостно, как садист, увидевший жертву, говорит Силин, заикаясь от прилива одному ему понятных чувств.

      В коридоре слышатся робкие шаги, и в комнату нашкодившим щенком входит Гребешков.

      Увидев, что все командование роты на месте, он опускает на пол сумку, в которой находится что-то твердое и, щелкнув каблуками, орет:

      – Товарищ лейтенант…

      – Тихо, – говорит ему Силин, – видишь, лейтенанту плохо…

      – Заболел? – переходит на уважительный шепот Гребешков.

      – Так точно, – отвечает Силин, – болезнь века оэр… тьфу… нервное истощение по причине большого объема работы… Ты ко мне обращайся, я сейчас за него. Почему задержались, товарищ прапорщик?

      – Понимаешь, Юра…

      – Я вам не Юра, а исполняющий обязанности командира роты, усек?

      – Усек, – скисает Гребешков.

      – Ну, ну, – торопит его «исполняющий обязанности», – я слушаю.

      – Ну приехал я в Н-ск, а там жена…

      – При смерти лежит, – перебивает «исполняющий».

      – Ну зачем ты так, Юра, – говорит Гребешков, – не при смерти, а при болезни…

      – Все ясно, – прерывает его Силин, которому, во-первых, действительно все ясно, и, во-вторых, не терпится покуражиться: наказать Гребешкова «правами командира роты», – все ясно, месяц неувольнения вам, прапорщик Гребешков.

      У Гребешкова чувство юмора отсутствует напрочь. Он щелкает каблуками, вытягивается в струнку и громче прежнего орет: «Есть месяц неувольнения». А потом вновь начинает оправдываться. С его слов, он четыре дня был у постели больной жены, а два дня искал для нас «Спидолу», чтобы мы в праздники не скучали.

      Гребешков бросается к оставленной на полу сумке, вынимает из нее и с грохотом ставит на стол огромную, как чемодан, «Спидолу» первых выпусков.

      – Подлизаться хочешь? – грозно спрашивает Силин. – П-п-подлизаться?

      Но тут его притворно-грозное лицо принимает притворно-ласковое выражение.

      – Слушай, Гребешок, – говорит он, – а не продать ли нам твою бандуру за литр спирта технарям? А? Комиссара спасать надо, комиссар загибается…

      – Ты чо, Юра, – отвечает ошарашенный Гребешков, – ты чо? Она же сто семьдесят два рубля стоила.

      – Эх ты, жадюга, – говорит Силин, –