Привычка убивать. Лев Пучков

ты че фуфло толкаешь, баклан! Разве в такое можно поверить?

      – А мы щас так замастырим… – хитро подмигнув своему троящемуся в серванте отражению, пробормотал активист и нетвердой походкой покинул гостеприимный дом.

      Дошлепав до очереди к колодцу, пакостник шепнул что-то двоим зэкам, передававшим по цепочке ведра, те незаметно покинули строй, прихватили из соседней очереди еще троих, и все пятеро, растворившись в темноте, прошмыгнули в дом комбата.

      Ой, что там было, в этом проклятом доме! Не буду описывать все эти гнусности – сами наверняка догадываетесь, чего там наворотили пятеро диких мужиков, дорвавшихся внезапно до водки и беззащитной женщины. Следует, однако, отметить, что зэки не утратили окончательно чувства здоровой осторожности и ящик водки оставили – ежели все забрать, то офицеры сильно осерчают по прибытии, и могут быть весьма неприятные последствия. А истерзанную приму, так и не пришедшую в себя, поместили на кровать в спальню, туда же бросили ее разорванный сценический наряд. В процессе закладки примы на кровати был обнаружен тихо похрапывающий комсомолец, почему-то совсем одетый. Пьяные зэки сообразили – быстро раздели бедолагу, положили в обнимку с балериной и, накрыв их одеялом, удалились, довольно хихикая от того, что все у них получилось как в сказке. Зэковской сказке…

      Пробуждение комсомольского начальника было ужасным. Голова раскалывалась. Во рту – будто кошачий горшок неделю держали. Желудок просился наружу: одно неосторожное движение, и выйдет вон, прихватив заодно и весь кишечный тракт. За окном стыло серел вьюжный рассвет, в лицо невыносимо несло ярким светом лампочки. В дверях толпились люди, с противоположной стороны кровати кто-то в белом пихал нашатырь совершенно нагой женщине, которая, будучи вся в синяках и засосах, тихо стонала, прижимая руки к низу живота.

      – Что ты с ней сделал, ГАД?! – истошно орал невесть откуда взявшийся директор театра, грозно сверкая пенсне. – Что!!! Ты!!! С ней!!! Сделал!!!

      – Я это… я решительно ничего… – мучительно проблеял комсомольский начальник, стараясь поглубже влезть под одеяло. – Я тут это… Того… Спал я…

      – СПАЛ!!! – прорыдал директор, тыча пальцем в сторону несчастной примы. – Ты посмотри на нее! Извращенец!!! Да тебя не только с комсомола – под суд, ГАД! Под расстрел, ГАД! О-о-о… ГАД!!!

      – Ну ты – полегче, – пьяно качнувшись из зала в спальню, заявил комбат. – Может, у них того… икх!.. любовь, в смысле. Может, они того… икх!.. поженятся, в смысле… Семья будет – ячейка общества…

      – Да какая, к свиньям, любовь!!! – дико вытаращился на комбата-миротворца директор. – Какая, к свиньям, ячейка?! Ты посмотри на нее! Синяки! Засосы! Это любовь?!

      – Может, того… икх! – Комбат глубокомысленно поднял указательный палец и очертил в воздухе рваную окружность. – Может, страсть… Икх!.. – в смысле – дикая. Нечеловечья. Неземная. Икх! Он же неженатый! Почему же не… икх!.. почему же нельзя?

      – Страсть? –