Билет на Лысую гору. Дмитрий Емец

ошейник Депресняка, валявшийся на некогда занимаемой Даф кровати.

      – Ого! – воскликнула она. – Я не ошиблась! Веселенькое местечко! Они не скоро догадаются, что я могу оказаться ЗДЕСЬ…

      Эдя хотел уточнить, что она имела в виду под «здесь» и что такого особенного в его комнатушке на окраине города, но не стал. Последнее время их дом порой казался ему очень странным местом. Хаврон чувствовал это с остротой так и не выросшего ребенка.

      – Кстати, – продолжала фея. – Раз уж я тут поселилась, кое в чем я должна признаться. Ты готов к признаниям?

      – Смотря к каким, – осторожно ответил Эдя.

      – А к таким! Если ты заметишь, что я резко переменилась, перестала тебя узнавать, угрожаю или пытаюсь напустить на тебя порчу – не тревожься и не возмущайся. Дело в том, что это буду не я.

      – Как это не возмущаться? – не понял Хаврон. – Тогда я тоже хочу вас предупредить. Если однажды я запущу в вас молотком, просверлю дрелью или случайно вылью на голову кипящее молоко – не тревожьтесь и не качайте права! Это буду не я.

      – Видишь ли, тут такое дело… Это неприятная семейная тайна, почти скелет в шкафу, – продолжала Трехдюймовочка со смущением в голосе. – У меня была сестра-близнец. Как ни больно это говорить, особа не слишком приятная во всех отношениях. Феи обычно служат свету – она же служила тьме. Век темных фей обычно бывает недолог. О том, как она встретила свой конец, рассказывать тебе я не буду. Если она захочет – расскажет сама…

      – Что сделает? – с суеверным испугом переспросил Хаврон. Его не слишком тянуло общаться с умершими феями.

      Трехдюймовочка пропустила его реплику мимо ушей. Она страдала. Ее маленькие руки мяли поля соломенной шляпки.

      – Как бы там ни было, сестра есть сестра. Я позволила ей – позже я сто раз об этом пожалела – вселяться в мое тело на любую треть суток по ее выбору. Так вот – она пользуется этим правом до сих пор. Я не знаю точно, что происходит в те часы, когда она занимает мое сознание, но сдается мне, что ничего особенно хорошего. Тело всегда достается мне объевшимся и уставшим. Я вынуждена отсыпаться, тратя на это добрую половину своих шестнадцати часов. Вот и получается, что, хотя ей принадлежит всего треть суток, на самом деле у нас все поровну, так как еще треть я вынуждена отсыпаться и вообще приводить себя в порядок!..

      – Разве с вами что-то не в порядке? – неосторожно сказал Эдя.

      – РАЗУМЕЕТСЯ, НЕТ! – взвилась фея. – Смотри, в кого превратила меня эта обжора! Я ее ненавижу! Иногда, чтобы в нее ничего уже не влезло, я назло ей съедаю две крошки орехового рулета и выпиваю наперсток молока! Но разве эту свинью проймешь? С нее же все как с гуся вода!

      Негодующее лицо Трехдюймовочки приобрело багровый оттенок. Эдя терпеливо слушал. Он уже привык, что как только речь заходит о родственниках, особенно о братьях и сестрах, самые приличные с виду люди начинают грызть зубами полировку.

      – Да что она вообще может! Никакой усидчивости, никакой любознательности! Не умеет заплетать в косы солнечные лучи! Вышивать росой