Пелагия и красный петух. Борис Акунин

До сорока лет дожил, а кто я и что я, не понимал. Будто сквозь пыльное стекло вагона на жизнь смотрел, а жизнь катилась всё мимо, мимо. А как встретил Льва Ивановича, стекло сразу лопнуло, рассыпалось. Вы не представляете, как я счастлива! Будто воскресла из мертвых!

      – Но как же ваша семья? Я имею в виду ту семью.

      Преподаватель классической гимназии вздохнул.

      – Что ж я мог, когда тут любовь и воскресение? Всё им оставил. Деньги в банке, сколько было. Дом. Дочку жалко, она у меня умненькая. Но ей лучше без такого отца. Пускай помнит меня, каким я был раньше.

      Посмотрев на чепец и шелковое платье воскресшей, Пелагия не решилась оспаривать это утверждение.

      – Куда же вы теперь направляетесь?

      – В Содом, – был ответ. – Я же вам сказала: мы содомиты.

      Пелагия опять перестала что-либо понимать.

      – В какой Содом? Тот, что уничтожен Господом вместе с Гоморрой?

      – Был уничтожен. А теперь возрожден. Один американский миллионщик, мистер Джордж Сайрус, известный филантроп, нашел место, где стоял библейский Содом. Сейчас там возводится город-рай – для таких, как мы. Никаких полицейских гонений, никакого общественного презрения. И никаких женщин, – лукаво улыбнулся собеседник. – Из вас, натуралок, все равно не получится такой женщины, какая может получиться из мужчины. Хотя, конечно, и у вас есть на что посмотреть. – Бывший классицист оценивающе обвел взглядом фигуру инокини. – Бюст – это не штука, можно ваты подложить, а вот плечи, линия бедра…

      – Иродиада! Куда ты запропастилась? – донесся из тумана зычный голос. – Дети хотят назад, в каюту!

      – Иду, милый, иду! – встрепенулась Иродиада и поспешила на зов любимого.

      Каких только существ нет у Господа Бога, подивилась Пелагия и двинулась по направлению к Митрофанию.

      Увидела, что преосвященный успел перейти от пассивного действия – внимания чужим речам – к действию активному: потрясая десницей, выговаривал что-то седобородому раввину, окруженному гурьбой подростков.

      Из-за чего начался спор, сестра не слышала. Должно быть, владыка по обычной своей любознательности стал выспрашивать евреев, куда едут, да из каких видов – по нужде ли, из-за веры ли, или, быть может, бегут от несправедливых преследований, да и сшибся на чем-то с иудейским собратом.

      – …Оттого-то вы повсеместно и гонимы, что гордыни в вас много! – грохотал владыка.

      Ветхозаветный отвечал ему не менее громоподобно:

      – Гордость у нас есть, это правда! Человеку без гордости нельзя! Он – венец творения!

      – Да не гордости в вашем народе много, а именно что гордыни! Всеми, кто не по-вашему живет, брезгуете, всё запачкаться боитесь! Кто ж вас, таких брезгливых, любить-то будет?

      – Не людьми мы брезгуем, а людской грязью! Что же до любви, то сказано царем Давидом: «Отовсюду окружают меня словами ненависти, вооружаются против меня без причины; за любовь мою они враждуют на меня, а я молюсь».

      Раззадоренный отпором, Митрофаний воскликнул:

      – Кого это вы любите, кроме своих единоплеменников?