Наместник ночи. Мила Нокс

все будет хорошо. Ну же, шевелись! Захлопни эту чертову раму!» Франциск наконец смог согнуть пальцы и медленно поднял руку, но, прежде чем коснулся окна, на мир обрушилась тьма. Все поглотила смольно-черная ночь, и лишь тонкая полоска заката алела на далеком горизонте.

      Франциск застыл. И тут понял, что темнота ненастоящая. Она только в голове, только в его голове…

      – Тише, тише, прекрати!

      Перед глазами поплыло, колени подогнулись, и в отчаянной попытке устоять Франциск вцепился во что-то невидимое во мраке – должно быть, в подоконник.

      – Дыши, дыши глубже… Успокойся.

      Мальчик приоткрыл рот и судорожно втянул воздух. Встревоженный Филипп что-то сказал, но голос донесся до Франца будто из-за стены пространства и времени. Мир стремительно густел, кокон становился плотнее, и внутри его стало душно; Франц дышал все чаще и чаще, но без толку. Сердце подпрыгнуло и, вздрогнув, зачастило резкими толчками.

      Приближается.

      Сейчас.

      Случится.

      – Нет!

      Крик Франциска взлетел звуком порвавшейся струны и, отразившись эхом, повис в пустоте.

      Алая полоска заката – единственное, что связывало Франца с реальным миром, – пропала, будто ее и не было.

      Мальчик оказался посреди какой-то темной комнатушки. Он стоял перед дверью и, хотя даже не касался едва поблескивающей в темноте ручки, знал – дергать бесполезно. Дверь заперта.

      Она всегда заперта.

      Внизу и по бокам двери в узкие щели просачивался тусклый лунный свет. Вероятно, она вела в комнату или коридор с окном.

      Франц упал на колени, дотронулся до бледной полоски, ощутив, как под пальцами скрипнула пыль. Слишком мало света. Мальчик оглянулся на непроницаемую сцену мрака, и в лицо ему пахнуло затхлостью, плесенью и невероятным смрадом. Франц закашлялся. Темнота окружала плотной пеленой.

      Казалось, кто-то залепил его уши грязью – в полной тишине было слышно лишь биение сердца. Быстрое, рваное «тук-тук-тук».

      Нужно скорее выбраться отсюда!

      Мальчик повернулся и провел ладонью по плохо обработанной поверхности, оцарапав кожу. Бахнул по двери кулаком. «Ты-дыщ!» Потом забарабанил сильнее. Руку пронзила боль, но он не остановился. «Дыщ-дыщ-дыщ!» Франц открыл рот, чтобы закричать, но темнота залепила глотку будто глина. Он схватился за шею, беспомощно хрипя.

      Зловещая, тягучая тишина.

      Холод.

      Темнота.

      Плесень.

      Хрип.

      «Откройте! Выпустите меня!»

      Голос вопил лишь в голове.

      Снаружи никого нет.

      Его оставили здесь умирать.

      «Я сейчас захлебнусь этим мраком… захлебнусь…»

      Франциск из последних сил вытолкнул одно-единственное слово, которое смогло преодолеть залепившую горло темноту:

      – Филипп…

      Это слово вместило все одиночество мальчика – страшное, безумное, нечеловеческое одиночество. И вдруг в мертвой темноте Франциск почувствовал легкое и теплое прикосновение. Едва он понял, что это рука Филиппа,