Под сенью девушек в цвету. Марсель Пруст

Вердюрен услышит сообщение, что президент бегового общества г-н Ле-О-де-Пресаньи отвозил их, ее и Свана, на празднество в честь короля Феодосия; она не сомневалась, что Вердюрены будут осведомлены только об этих двух лестных для нее событиях, ибо те обличья, в каких мы рисуем себе славу и какие мы ей придаем, когда за ней гонимся, весьма немногочисленны, и эта их немногочисленность объясняется бессилием нашего разума, неспособного сразу представить себе наряды, которые слава одновременно все, сколько их ни есть, – а на это мы все-таки надеемся крепко, – не преминет надеть на себя ради нас.

      И тем не менее г-жа Сван достигла результатов только в так называемых официальных кругах. Светские дамы у нее не бывали. Они избегали г-жу Сван не потому, что опасались встретить у нее знаменитых республиканцев. Во времена моего раннего детства все, что принадлежало к консервативно настроенному обществу, составляло свет, – вот почему в солидные дома республиканцы были не вхожи. Жившие в такой среде люди воображали, что невозможность позвать «оппортуниста» и тем более ужасного радикала будет существовать всегда, как масляные лампы или конки. Однако, подобное калейдоскопу, общество время от времени переставляет части, казавшиеся незыблемыми, и образует новый узор. Я еще не дорос до первого причастия, как вдруг благонамеренные дамы стали приходить в ужас при мысли о встрече в гостях с элегантной еврейкой. Эти новые перемещения в калейдоскопе были вызваны тем, что философ назвал бы изменением критерия. Дело Дрейфуса ввело новый критерий немного позднее, уже после того как я начал бывать у г-жи Сван, и калейдоскоп еще раз повернул цветные свои ромбики. Все еврейское опустилось вниз, хотя бы это была элегантная дама, поднялись обскуранты-националисты. Самым блестящим салоном Парижа считался ультракатолический салон австрийского принца. Если бы вместо дела Дрейфуса вспыхнула война с Германией, калейдоскоп повернулся бы иначе. Если бы евреи, ко всеобщему изумлению, проявили патриотизм, они сохранили бы то положение, какое они занимали, и не нашлось бы человека, который пошел бы к австрийскому принцу и который не постеснялся бы признаться, что он когда-нибудь у него был. Это не мешает членам общества, пока в нем застой, воображать, что никаких перемен не будет, подобно тому как, впервые увидев телефон, они отказываются верить в возможность появления аэроплана. Это не мешает философствующим журналистам бранить недавнее прошлое и осуждать не только тогдашние развлечения, которые представляются им верхом разврата, но даже труды художников и мыслителей, которые не имеют в их глазах никакой ценности, словно эти труды неразрывными узами связаны с будто бы сменявшими одна другую разновидностями светской суеты. Единственно, что не меняется, это мысль, что «кое-что во Франции изменилось». Когда я стал бывать у г-жи Сван, дело Дрейфуса еще не разгорелось, и кое-кто из видных евреев пользовался большим весом. По силе влияния никто из них не мог сравниться с сэром Руфусом Израэльсом, жена которого, леди Израэльс, доводилась Свану теткой.